Лучезар Ратибора Милосердие

Сказка – ложь, да в ней намёк.

Ночь. Еловый бор. Небосвод заволочен густыми облаками почти сплошным саваном. Лишь в редкие прорехи можно увидеть яркие звёзды и молодой месяц.

Стояла звенящая тишина меж вековых елей и сосен. Единственно, что можно было услышать – если тщательно прислушаться – как пушистые хлопья снега опускались с мягким шелестом на своих подружек. Деревья одели свои зелёные мохнатые лапы в широкие снежные рукавицы. Ощущение, будто само Время замедлило свой бег, дабы дать больше возможности насладиться праздничным предвкушением наступающего Нового Года – волшебного мига, когда все желания исполняются.

Но вот мы слышим далёкий звук, который медленной поступью, в такт идущим, долетает до нас. Слышны мягкие шаги, слышна и жёсткая поступь, слышен лязг металла при каждом шаге. Звук всё громче. Вот, наконец, появляются и странники, чей путь начался от начала времен и уходит вперёд в бесконечность. Старый дед и совсем молодой мальчик. Можно было бы предположить, что это дедушка с внуком. Но не совсем так. В разные эпохи, времена, во всех народах его знали и знают под разными именами и прозвищами. Он носил много ликов, сменил бесконечное количество ролей и масок – не пересчесть. Это Дед Мороз, это Санта Клаус, это Йоулупуки, это Нуттипуки, это Карачун, это Папа Ноэль, это Вейхнахтсманн, это и Хызыр-Ильяс, это и Крампус. В разных ипостасях являлся он людям, с песками времени менялось к нему отношение, менялись обряды и ритуалы обращения к нему. Ладно, не буду томить и назову их, а точнее, его имена. Самые древние имена, что носили они ещё до появления людей и этого мира. Старого зовут Янус, а малыша – Суня. Янус – это Суня, а Суня – это Янус. Когда-то он участвовал в создании мира, лишь позже уступив пьедестал более молодым богам.

Старый Янус был одет в чёрный плотный армяк с чёрными меховыми оборками, подпоясан чёрным кушаком, на голове возвышается чёрная меховая шапка. На ногах чёрные сапоги со шпорами из черного металла – их лязг и доносился до нашего слуха с приближением Януса. За спиной его – мешок из чёрной ткани. И подарки он в этот мешок забирает. Или, если угодно, собирает. В новогоднюю ночь он совершит свою последнюю великую жатву, соберёт души провинившихся и исчезнет, временно уйдя на покой.

Чёрен и хмур ликом старый Янус. Кожа его потемнела от ветров всех сторон и направлений, воды Реки Времени брызгали на его чело, старя внешнюю оболочку. Длинная, почти до пояса, борода его из смоляно-чёрной превратилась в чёрно-белую из-за седины, проросшей и навсегда поселившейся в ней. Ведь Янус был не просто старым, он был очень древним. Печать усталости, неотвратимости и обязательности лежала на лице дремучего бога, добавляя его выражению мрачности и тьмы. Из бесконечной глубины его тёмных глаз лился холодный чёрный свет, чёрное пламя его духа.

Мальчик рядом – Суня – напротив, весь лучился радостью и счастьем. На вид ему можно было дать лет семь, не больше. А на самом деле ему и вовсе было лишь девять дней: молодой солнечный бог народился в новолуние, в новолетие, в поворот земного колеса вокруг Солнца. Суня одет был во всё белое: белые сапожки, белый армяк, белый кушак, белые рукавицы и белая шапка. И кожа его была белой, только здоровый румянец на щеках подчёркивал живость, молодость и здравость малыша. А мешка у него не было. Потому что его дары он нёс в себе.

На часах была половина двенадцатого. Совсем немного оставалось до наступления Нового Года, до чудодейственного момента загадывания желаний, когда миллиарды людей на всей планете единодушно отправят свои посылы своим собственным дедам морозам и санта клаусам. Суня и Янус подошли к небольшому домику на самом краю леса. Деревянная избушка с покосившимся забором стояла чуть особняком от соседних частных домов – там начинался посёлок, оплот цивилизации рядом с лесной стихией.

Янус и Суня потёрли изморозь на стекле и заглянули внутрь. Скромное убранство дома бросалось в глаза. Явно здесь жила небогатая семья. Но было чисто и опрятно, порядок наводился регулярно. Простенькая кровать, старые обои, на полу облезший палас. В углу стояла небольшая искусственная ёлочка, наряженная игрушками. Семья эта была совсем маленькая. Всего из двух человек. Мама и дочка. Отец и муж погиб несколько лет назад, провалившись на реке под лёд.

Мама сидела у кровати, держа дочку за руку. При первом же взгляде на девочку, имя которой Майя, можно было с уверенностью сказать, что она умирает. Некогда пухлые розовые щёки спали, осунулись, потемнели, острые скулы обтянулись сухой кожей. Под глазами девочки зияли чёрные круги. Болезненная худоба истончила всё тело, съела все жизненные соки и силы. Майя мутным взором смотрела на маму. Из-за болезни она стала очень плохо видеть. Если посмотреть тонким зрением, то можно было обнаружить, что аура Майи стала почти чёрной, безжизненной. Лишь крохотная искра в груди ещё еле светилась, подрагивая, грозясь потухнуть в любую секунду. Девочке было всего десять лет.

Мать, сгорбленная от тяжкой ноши испытаний, свалившейся на неё, сидела рядом, смотрела на своё дитя со слезами на глазах. Сначала погиб муж – опора и кормилец. Остались они вдвоём против безжалостного и жестокого мира. Потом внезапная болезнь дочери налетела черной вьюгой, подкосила силы и остатки мужества. Мать сдала и постарела за последние полгода тщетных попыток даже не победить болячку – это неизлечимо – а хотя бы уменьшить страдания Майи, дать ей сил, немного отсрочить уход в небытие. Некогда пышные густые русые волосы матери стали жидкими, посерели, поседели раньше положенного срока.

– Янус, а что с этой девочкой? – обеспокоенно спросил Суня вполголоса. Его счастливая улыбка исчезла, как её и не было, уступив место тревоге и напряжённости.

– На смертном одре она, – ответил глухим басистым голосом старый Янус. Он не таился, потому что смертные всё равно его не услышат. – Болезнь у неё редкая, наследственная. Крейтцфельдта-Якоба. Проще говоря, мозг её разлагается. Вот уже полгода, как её состояние ухудшается с каждым днём. Я пришёл за ней. Наступит Новый Год, и я заберу с собой девочку Майю. Она вольётся в сонм виновных в моём мешке.

– Чем же она успела провиниться? – уже звонким голосом спросил Суня.

– Ты же помнишь, что наследственные болезни – это проявления родовой кармы, которая идёт в унисон с личной, наработанной в прошлой жизни, кармой. А если не помнишь, то скоро вспомнишь.

Суня вновь пристально взглянул на больную девочку сквозь окно. Взгляд его затуманился и отдалился, словно он смотрел куда-то далеко-далеко. А ведь так и было: Суня просматривал прошлое Майи,