время нам пришлось наконец сдаться на милость наших туземных поклонников и отправиться к пастору пить напиток из незрелых кокосовых орехов. Судно, на котором я служил, должно было отплыть в ту же ночь; и хотя Додд уговаривал меня дезертировать и вернуться с ним в Ауклэнд (куда он должен был теперь отправиться за Кэртью), я решительно отказался.

По правде сказать, приняв участие в плане Хевенса и Додда издать рассказ последнего, я чувствовал, что вряд ли нуждаюсь в обществе Кэртью. Конечно, я человек вполне современный и нахожу самым благородным делом предавать гласности личные дела людей по столько-то за строчку. Им нравится это, а если не нравится, то должно нравиться. Но какой-то тайный голос говорил мне, что им не всегда это нравится, и что они, быть может, не всегда согласны допускать это. К тому же в моей памяти возникает образ журналиста, который оказался чересчур современным для одного из своих соседей, и

Qui nunc it per her tenebricosum

так сказать, показывая нам путь. Я вовсе не тороплюсь оказаться – nos praecedens – преемником этого человека. Кэртью пользуется репутацией отличного стрелка, а я бы не прочь еще несколько лет пожить на Самоа.

Итак, мы решили расстаться, но он отвез меня на судно в своей шлюпке и рассказал мне по дороге о своей поездке на Бутаритари, куда он отправился по поручению Кэртью узнать, как поживает Топелиус, и, если нужно, помочь ему. Но Топелиус был в силе и отнесся к нему покровительственно.

– Кэртью будет доволен, – сказал Додд, – так как нельзя отрицать, что они жестоко прижали этого человека, когда были там, на «Почтенной Поселянке». Теперь нашла коса на камень.

Вот, кажется, все главные сведения, сообщенные мне моим другом Лоудоном; и я надеюсь, что не упустил из виду ничего существенного и осветил все вопросы, на которые вам интересно было услышать ответ.

Но есть еще один вопрос, который, подозреваю, вам смертельно хочется предложить мне: именно, с какой стати ваше имя попало сюда и украшает корму нашего бедного корабля? Если вы не родились в Аркадии, то в мечтах скитаетесь по ее окраине; ваши мысли заняты античными карнизами, нарциссами, классическим тополем, следами нимф, элегантной и трогательной ветошью древнего искусства. Зачем же посвящать вам рассказ такого современного пошиба: переполненный подробностями наших варварских нравов и неустойчивой морали; переполненный погоней за деньгами, так что вряд ли найдется страница, на которой бы не звенели доллары; полный тревоги и движения нашего века, так что читатель спешит из страны в страну и из моря в море, а книга оказывается не столько романом, сколько панорамой, и в конце концов так же забрызганной кровью, как эпос?

Ну, вы человек, интересующийся проблемами искусства, даже самого вульгарного, и, может быть, вам будет небезынтересно узнать о возникновении и развитии «Тайны корабля». На шхуне «Экватор» почти в виду островов Джонстона (если кто-нибудь знает, где они находятся), в лунную ночь, когда радостно жить на свете, авторы развлекались рассказами о покупке потерпевших крушение судов. Тема соблазнила их, и, усевшись в стороне, они стали обсуждать ее возможности. «Вот вышла бы путаница, – заметил один, – если бы на судне оказалась подложная команда. Но как посадить на него подложную команду?» – «Я знаю, как, – воскликнул другой, – есть подходящая история!» Дело в том, что незадолго перед тем и не особенно далеко от места их плавания, предложение, почти тождественное с предложением капитана Трента, было сделано одним британским шкипером нескольким потерпевшим крушение британцам.

Прежде всего мы сообща выработали план рассказа. Но вопрос об изложении, по обыкновению, оставался темным. Нас долго привлекала и в то же время отталкивала весьма современная форма полицейского рассказа или таинственной истории, которая состоит в том, что вы начинаете ваш рассказ как угодно, только не с начала, и кончаете его где угодно, только не в конце; нас привлекали его специфический интерес, когда рассказ написан, и специфические трудности выполнения; отталкивали же впечатление несерьезности и мелкости тона, по-видимому, неразлучные с ним. Ибо ум читателя не получает впечатления реальности или жизни, а лишь впечатление бездушного, выработанного механизма; и книга останется занимательной, но ничтожной, подобно партии в шахматы, а не произведению человеческого искусства. Нам казалось, что причина этого заключается, быть может, отчасти в резком и внезапном подходе к делу, и что если рассказ будет развиваться постепенно, некоторые действующие лица вводить, так сказать, заблаговременно, и книга начнется в тоне повести нравов и быта, то этот недостаток может уменьшиться и наша тайна будет казаться более правдоподобной. Тон века, его движение, смешение рас и классов, погоня за долларом, бешеная и не совсем лишенная романтизма борьба за существование с ее изменчивыми формами и положениями, и в, частности, два типа – американского афериста и американского же моряка-торговца – вот материал, которым мы решили заняться более или менее обстоятельно, рассчитывая сделать из него уток для нашей не слишком ценной основы. Отсюда отец Додда, и Пинкертон, и Нэрс, и пикники дромадеров, и железнодорожная работа в Новом Южном Уэльсе; последняя, впрочем, явилась незванной, непрошенной, так как рассказ был наполовину написан, прежде чем я увидел работу артели Кэртью в залитой дождем выемке у Саут-Клифтона и услыхал от инженера о его «молодецком усердии». После того, как мы изобрели, затратив немало времени, этот метод постепенного подхода и оживления нашей полицейской новеллы, нам пришлось узнать, что он уже был изобретен другим автором; и действительно, это метод – как бы ни были различны результаты – Чарльза Диккенса в его последнем романе.

Я вижу ваш изумленный взгляд. Вот, скажете вы, чудовищное нагромождение теории для грошовой полицейской новеллы, и ни тени ответа на наш вопрос.

Дело в том, что некоторые из нас любят теорию. Что же, после такого длинного рассказа о практических вещах можно уступить им несколько страниц. А ответ не заставит себя ждать. Было весьма желательно ради приличия и контраста, чтобы наш герой и рассказчик стоял несколько в стороне от тех, с которыми он водится, и был только поневоле участником погони за долларом. Вот почему Лоудон Додд сделался учеником-живописцем, а наша странствующая по всему земному шару история навестила Париж и заглянула в Барбизон. И вот почему, дорогой Лоу, ваше имя стоит в обращении этого эпилога.

Без сомнения, если есть человек, который может оценить и прочесть между строк, то это вы, и еще один, наш друг. Все маски не являются для вас загадкой; контракт