- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (143) »
впустую руками, потом схватил уздечку и стал садиться на все так же носившую потными боками лошадь, судорожно выворачивавшую в торопливом дыхании кровавые ноздри.
— Куды? Чи с глузду зъихав?! Павло!..
— Стой!.. Куды?! Назад!..
— Держить его!..
А уже топот пошел по степи, удаляясь. Во все плечо ударил плетью, и лошадь, покорно вытянув мокрую шею, прижав уши, пошла карьером. Тени ветряков косо и длинно погнались за ним через всю степь.
— Пропадэ ни за грош.
— Та у него семейства там осталась. А тут сын, вишь, лежить.
С железными челюстями разжал их и, тяжело ворочая, медлительно заговорил:
— Видали?
И толпа мрачно:
— Не слепые.
— Слыхали?
Мрачно:
— Слыхали.
А железные челюсти неумолимо перемалывали:
— Нам, товарищи, теперь нэма куды податься: спереду, сзаду — всэ смерть. Энти вон, — он кивнул на порозовевшие казачьи хаты, на бесчисленные сады, на громадные тополя, от которых длинно легли косые тени, — може, сегодняшнюю ночь кинутся нас ризать, а у нас ни одного часового, ни одного дозора, некому распорядиться. Надо отступать. Куда? Прежде надо перестроить армию. Выберите начальников, но только раз, а потом они будут над жизнью и смертью вольны — дисциплина шоб железная, тогда спасение. Пробьемось к нашим главным силам, а там и из России руку подадут. Согласны? — Согласны! — дружным взрывом охнула степь, и между повозками по улицам и переулкам, и между садов, и по всей станице до самого до края, до самой до реки. — Так добре. Зараз выбирать. А потом сейчас переформировать части. Обоз отделить от строевых частей. Командиров распределить по частям. — Согласны! — опять дружно отдалось в бескрайной узко-желтеющей степи. В передних рядах стояла благообразная борода. Без особенных усилий густым, слегка хриповатым голосом он покрыл всех: — Та куды мы идэмо? Чего шукаты?.. Это ж разорение: всэ бросилы — и скотину и хозяйство. Будто камень кто кинул — расступилась, зашаталась, зашумела толпа, и пошло кругами: — А тебе куды? назад? шоб перебилы всих?.. А благообразная борода: — Зачем бить, як сами придэмо, оружие сдадим, — не звери ж воны. Вон моркушинские сдались, пятьдесят чоловик, и оружие выдалы, винтовки, патроны, козаки волоса не тронулы, и посейчас пашуть. — Та це кулачье ж и сдалось. Загудело, замелькало над головами, и над разгоряченными лицами: — Та ты понюхай черного кобеля пид хвост. — Нас без слов вишать начнуть. — Кому пахать-то пийдемо?! — закричали тонкими голосами бабы. — Опять же козакам та ахвицерам. — Чи опять в хомут? — Пид козачий кнут?.. пид ахвицеров та генералов!.. — Уходи, бисова душа, поки цел. — Бей его! Свои продают… А борода: — Та вы послухайте… що ж лаетесь, як кобели?.. — Та и слухать нэма чого. Одно слово — хферт! Возбужденные, красные лица оборачивались друг к другу, злобно блестели глаза, над головами мотались кулаки. Кого-то били. Кого-то гнали по шее в станицу. — Помолчите, граждане! — Та постойте… куды вы меня!.. Що я вам дался, чи сноп, чи що? С железными челюстями разжал их: — Товарищи, бросьте, — треба делом заниматься. Выбрать командующего, а уж он остальных сам назначит. Кого выбираете? Секунду неподвижное молчание: степь и станица, и бесчисленная толпа все замерло. Потом поднялся лес мозолистых, заскорузлых рук, и по степи до самых краев, и в станице вдоль бесконечных садов, и за рекой грянуло одно имя: — Кожу-ха-а-а!.. И покатилось, и долго еще под самыми под синеющими горами стояло: — …а-а-а-а!.. Кожух сомкнул каменные челюсти, сделал под козырек, и видно было, как под скулами играли желваки. Подошел к мертвецам, снял грязную соломенную шляпу. И, как ветром, поднялись все шапки, обнажились все головы, сколько их тут ни было, а бабы всхлипнули: Кожух, опустив голову, постоял над мертвыми: — Похороним наших товарищей со всеми почестями. Подымайте. Разостлали две шинели. К батальонному, у которого на груди по гимнастерке кровавилось широкое застывшее пятно, подошел высокий красавец в матросской шапочке, — по шее спускались ленточки, — молча нагнулся, осторожно, точно боясь сделать больно, поднял. Подняли и Охрима. Понесли. Толпа расступалась, потом свертывалась и текла бесконечным потоком с обнаженными головами. И за каждым неотступно шла длинная косая тень, и идущие ее топтали. Молодой голос запел мягко, печально:
Стали присоединяться другие голоса, грубые и неумелые, невпопад, розня и перевирая слова, и нестройно и разноголосо, кто куда попало, но все шире расплывалось:
Разноголосо, невпопад, но отчего же впивается тонкая печаль, которая странно вяжется в одно и с одинокой смутно-задумчивой степью, и с старыми почернелыми ветряками, и с высокими, чуть тронутыми позолотой тополями, и с белыми хатами, мимо которых идут, и с бесконечными садами, мимо которых несут, — как будто здесь все родное, близкое, будто здесь родились, тут и умирать.
И засинели густою вечерней синевой горы.
Баба Горпина, та самая, которая подняла среди леса рук и свою костлявую руку, вытирает захлюстанным подолом красные глаза, мокрые, набитые пылью морщинки и шепчет, всхлипывая и неустанно крестясь:
— Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас… святый боже, святый крепкий… — и горько сморкается в тот же подол.
Дружно идут солдаты, размашистым шагом, с замкнутыми лицами, насунутыми бровями, и стройно колыхаются рядами темные штыки.
Задремавшая на ночь пыль опять вечерне подымается ленивыми клубами, все заволакивая.
И ничего не видно, только слышен густой гул шагов, да
Потемневшие на покой ночи траурные громады гор загораживают первые робкие звезды.
Вот и кресты. Одни упали, другие покосились. Тянутся пустыри, поросшие кустами. Мягко пролетела сова. Беззвучно запорхали нетопыри. Иногда смутно забелеет мрамор, пробьется сквозь вечернюю мглу золото
— Нам, товарищи, теперь нэма куды податься: спереду, сзаду — всэ смерть. Энти вон, — он кивнул на порозовевшие казачьи хаты, на бесчисленные сады, на громадные тополя, от которых длинно легли косые тени, — може, сегодняшнюю ночь кинутся нас ризать, а у нас ни одного часового, ни одного дозора, некому распорядиться. Надо отступать. Куда? Прежде надо перестроить армию. Выберите начальников, но только раз, а потом они будут над жизнью и смертью вольны — дисциплина шоб железная, тогда спасение. Пробьемось к нашим главным силам, а там и из России руку подадут. Согласны? — Согласны! — дружным взрывом охнула степь, и между повозками по улицам и переулкам, и между садов, и по всей станице до самого до края, до самой до реки. — Так добре. Зараз выбирать. А потом сейчас переформировать части. Обоз отделить от строевых частей. Командиров распределить по частям. — Согласны! — опять дружно отдалось в бескрайной узко-желтеющей степи. В передних рядах стояла благообразная борода. Без особенных усилий густым, слегка хриповатым голосом он покрыл всех: — Та куды мы идэмо? Чего шукаты?.. Это ж разорение: всэ бросилы — и скотину и хозяйство. Будто камень кто кинул — расступилась, зашаталась, зашумела толпа, и пошло кругами: — А тебе куды? назад? шоб перебилы всих?.. А благообразная борода: — Зачем бить, як сами придэмо, оружие сдадим, — не звери ж воны. Вон моркушинские сдались, пятьдесят чоловик, и оружие выдалы, винтовки, патроны, козаки волоса не тронулы, и посейчас пашуть. — Та це кулачье ж и сдалось. Загудело, замелькало над головами, и над разгоряченными лицами: — Та ты понюхай черного кобеля пид хвост. — Нас без слов вишать начнуть. — Кому пахать-то пийдемо?! — закричали тонкими голосами бабы. — Опять же козакам та ахвицерам. — Чи опять в хомут? — Пид козачий кнут?.. пид ахвицеров та генералов!.. — Уходи, бисова душа, поки цел. — Бей его! Свои продают… А борода: — Та вы послухайте… що ж лаетесь, як кобели?.. — Та и слухать нэма чого. Одно слово — хферт! Возбужденные, красные лица оборачивались друг к другу, злобно блестели глаза, над головами мотались кулаки. Кого-то били. Кого-то гнали по шее в станицу. — Помолчите, граждане! — Та постойте… куды вы меня!.. Що я вам дался, чи сноп, чи що? С железными челюстями разжал их: — Товарищи, бросьте, — треба делом заниматься. Выбрать командующего, а уж он остальных сам назначит. Кого выбираете? Секунду неподвижное молчание: степь и станица, и бесчисленная толпа все замерло. Потом поднялся лес мозолистых, заскорузлых рук, и по степи до самых краев, и в станице вдоль бесконечных садов, и за рекой грянуло одно имя: — Кожу-ха-а-а!.. И покатилось, и долго еще под самыми под синеющими горами стояло: — …а-а-а-а!.. Кожух сомкнул каменные челюсти, сделал под козырек, и видно было, как под скулами играли желваки. Подошел к мертвецам, снял грязную соломенную шляпу. И, как ветром, поднялись все шапки, обнажились все головы, сколько их тут ни было, а бабы всхлипнули: Кожух, опустив голову, постоял над мертвыми: — Похороним наших товарищей со всеми почестями. Подымайте. Разостлали две шинели. К батальонному, у которого на груди по гимнастерке кровавилось широкое застывшее пятно, подошел высокий красавец в матросской шапочке, — по шее спускались ленточки, — молча нагнулся, осторожно, точно боясь сделать больно, поднял. Подняли и Охрима. Понесли. Толпа расступалась, потом свертывалась и текла бесконечным потоком с обнаженными головами. И за каждым неотступно шла длинная косая тень, и идущие ее топтали. Молодой голос запел мягко, печально:
Вы жер-тво-ю па-а-ли в борь-бе-е ро-ко-вой…
…люб-ви без-за-ве-е-етной к на-ро-о-ду…
…вы от-да-а-ли все, что мог-ли за не-е-го…
…святый крепкий, святый бессмертный…
…из-ны-ва-ли… в тюрь-мах сы-рых…
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (143) »