следом, догнав жертву у подножия. Вайет напихал Нику полные горсти снега за пазуху, а напоследок засунул головой в сугроб. Колючий снег набился в нос и рот, так что не продохнуть.

Вырвавшись из цепких, словно обезьяньих, лап, Никел, отплевываясь, бежал домой в быстро сгущавшейся синеве. Злые горячие слезы застилали глаза. Он сердито оттирал их кулаком. Гадский Вайет! Шакалы! Впятером на одного! Был бы тут Фолли, он бы им показал! Чтоб им навсегда заблудиться в Темном городе! Задыхаясь от быстрого бега и обиды, он торопился в безопасное тепло родного дома, туда, где одинокий фонарь моргал подслеповатым глазом.

Ник долго топтался в сенях, не решаясь войти. Обмел веником снег с пальтишка и ботинок, утерся рукавом рубашки. Щеки горели, голова в ушанке взмокла, а ноги отмерзли так, что он не чувствовал пальцев. Нужно быстрей проскочить в свою комнату, чтобы мама не увидела. Ник толкнул тяжелую дверь и обмер. Перевернутый обеденный стол, рядом лавка с треснувшей ножкой. Кружевная занавеска сиротливо висит на сорванной с окна веревке. На полу осколки разбитых тарелок, рассыпанные ложки, пятна крови. Тяжелая духота, кислый противный запах. И тишина… Только ветер завывает в потухшем камине.

По спине побежали мурашки. Во рту пересохло.

— Ма-а-ам?!

Из родительской спальни раздался слабый стон.

Он кинулся на звук, с разбегу ударил дверь ногой. На кровати лежала женщина в маминой одежде с распухшим лицом и разбитыми в кровь губами. Рука до локтя замотана тряпкой, на которой расплылись багровые пятна.

— Ники, не смотри, не надо. Я сейчас…

— Мама… — Ник припал к кровати. Он еще никогда не видел ее такой. Губы не слушались, его затрясло, словно он до сих пор не вылез из сугроба. Мать прижала его голову к своему животу и охнула от боли.

— Мама, я позову… я сейчас…

— Не надо, Ники. Просто побудь со мной.

— Нужно доктора…

От ощущения непоправимой беды сердце норовило выпрыгнуть из груди. Мысли путались. Никел заторопился, кинулся в сени. Нахлобучил шапку, выскочил на улицу в одних вязаных носках и, добежав до калитки, застыл, не зная, звать ли кого-то на помощь или остаться с матерью. Вернулся в комнату, сел на коврик у разоренной постели, боясь посмотреть маме в глаза. Никел-дрикел. Никчемный сосунок. Какой от него прок?

— Все будет хорошо, сынок. Я немного полежу… Ты прибери там, что сможешь, чтобы Фолли не увидел…

Никел смел белые с розовыми цветочками осколки, вытряхнул в ведро. За ними полетела мамина любимая чашка, расколотая пополам. Посреди кухни краснела лужа борща. Островками плавали картофелины, круглой скалой возвышалась перевернутая кастрюля. Ник нахмурился. Схватился за тряпку, начал развозить красную жижу по полу. Отсутствие ужина Фолк точно заметит, если, конечно, вообще придет. И зачем он только ушел гулять? Лучше бы сидел дома, и тогда бы отец ни за что не посмел сделать такое с мамой. Что она говорит! Уже ничего не будет хорошо. Даже если он приберется, как следует, эти красные капли на штукатурке будут напоминать о том, что произошло. И треснувшая лавка. И другие тарелки…

Хлопнула дверь в сенях. В кухню ввалился отец прямо в сапогах и лисьем полушубке. В черных взъерошенных волосах таяли снежинки. Румяный от мороза, почти протрезвевший, он сграбастал Ника холодными руками, дыхнул в лицо алкогольной вонью:

— Ты где шастал, п-паршивец? Я тебя по всему поселку искал.

— Я с мальчишками на горе…

— Брось тряпку, ты же не баба! Слушай меня, Ник, ты должен мне помочь.

— Ты зачем… маму? — язык не поворачивался, в груди давило и не хватало воздуха. — Зачем ее обидел?

Отцовские глаза полыхнули огнем, точь-в-точь как Фолковы:

— Потому что в этом доме я — хозяин. И все будет так, как я сказал. А ее дело сидеть дома и слушаться мужа, а не с соседом зубы скалить. Бентам, понимаешь, поселковый Голова… Я тоже не хрен собачий! Если б не она, я, может, тоже гоголем ходил. Всю жизнь мне испоганила. Думает, я ничего не вижу. Шлындра! Сперва нарочно меня подначивает, подставляется под горячую руку, а потом, пока я коматозничаю, бегает к нему. Все они такие с-суки! Хвостами крутят налево-направо.

— Мама не такая!

— Не такая? Что бы ты понимал. Мал еще, пацан. Она сама виновата, а я из-за нее не хочу в Темном месяц тарабанить.

Отец скинул полушубок. Разжег огонь в камине и расположился в любимом кресле спиной к двери, вытянув ноги поближе к огню. Достал папиросы, прикурил от тлеющей щепки. По комнате поплыл знакомый горький дым. Отец кивнул Нику, приглашая его сесть рядом.

— А я ведь кое-что про тебя знаю, Никел. Ты не просто так по ночам к нам в спальню шастал. Я все понял. Как это у тебя получается?

— Что?

— Сам знаешь. Она же мне все рассказала. Только не дотумкала своими куриными мозгами, что это не Фолк махать кулаками перестал, а ты подшаманил. Я видел, как ты руками над ней что-то выделывал. Так ведь? — усмехнулся он.

Ник кивнул.

— Значит, так, Ник. Ты должен помочь отцу. Парень, ты даже не представляешь, что такое Темный. И поверь, лучше тебе не знать. Ты бы и дня не продержался среди этих чудовищ. Если я впаду в спячку, меня на этот раз точно с работы выпрут. Что вы жрать-то будете? Я же ради вас стараюсь. Ты ведь не хочешь, чтобы отец снова туда попал?

Ник вздохнул. Ему никогда не приходило в голову отогнать мглистый сон от отца. Дни, когда он спал, были все равно что дополнительные выходные. Отец ухватил Никела за подбородок:

— Я не понял. Ты что же, паршивец, матери помогаешь, а мне не хочешь? Она, шиловёртка, с соседом крутит, а ты мне — отцу — помочь не желаешь?! Да я ж ее…

У Ника похолодело в животе.

— Гаденыш! — жесткие пальцы сдавили горло.

— Оставь его, урод! — Фолк, незаметно вошедший в дом, стоял у входной двери и мерил отца ненавидящим взглядом.

Отец отпустил Ника и обернулся к старшему сыну. Никел отполз назад, кое-как поднялся на ноги и бросился наверх, на чердак. Сунул голову под подушку, накрылся одеялом, заткнул уши пальцами — только бы не слышать жутких криков и душераздирающих маминых воплей из большой комнаты. Но они сверлили голову от уха до уха, проникали под кожу и дергали за каждый нерв, точно болели все зубы сразу. Хлопнула дверь, так что дом заходил ходуном, и еще раз. Крики доносились теперь с улицы, все дальше и дальше, пока не потонули в бешеном лае соседских собак.

Ник проснулся, трясясь от холода. Одеяло свалилось на пол. Дома было тихо и темно. Только кто-то настойчиво стучал во входную дверь.

Ник зажег настольную лампу и увидел, что Фолк сидит с ногами на своей кровати, обхватив колени, и, не мигая, смотрит в одну точку.