Криворожское знамя

ОТ АВТОРА

Эту книгу я посвящаю семье Брозовских. Я счел своим почетным долгом внести хотя бы небольшую долю в общую дань признательности горняков Мансфельда и всего немецкого рабочего класса борцу за дело пролетариата Отто Брозовскому, его мужественной жене Минне и сыновьям.

Сын мансфельдского горняка, Отто Брозовский четырнадцатилетним мальчонкой пошел на шахту и стал тягалем. Шахты и война — основные этапы его жизненного пути — отняли у Брозовского здоровье и силы.

Я познакомился с Брозовским и его семьей более сорока лет назад, уже тогда это был мужественный и сознательный деятель рабочего движения, с которым и я многие годы шел плечо к плечу. В Брозовском и в его семье воплотились лучшие черты мансфельдских горняков — смелых и решительных, горячо любящих свою родину, полных революционной энергии, выдержавших тысячи героических битв и испытавших горечь поражении ради того, чтобы в конце концов победить.

По примеру отца и деда сыновья Брозовского тоже стали шахтерами. Их биографии — это биографии их предков. А Минна Брозовская заботилась обо всех членах семьи. Она была одной из тех шахтерских жен, которые стойко переносили нужду и горе и в каждом бою были надежной опорой своих мужей. В этих боях росло и закалялось их собственное классовое сознание.

Тридцатого января 1947 года Отто Брозовского не стало. Остановилось горячее сердце борца.

Незадолго до смерти он писал:

«…И еще передаю рабочим нашей шахты знамя Кривого Рога… Я чувствую, что конец мой близок. Да здравствует государство рабочих и крестьян!

Январь 1947 г.».

Мансфельдские горняки назвали его именем шахту, на которой Брозовский много лет надрывался от непосильного труда. Ныне на копре шахты имени Отто Брозовского развевается красное знамя.

Двадцать первого апреля 1954 года — в день двадцатипятилетия передачи Криворожского знамени мансфельдским горнякам — Минну Брозовскую наградили медалью имени Клары Цеткин. С гордостью носит восьмидесятилетняя седая женщина этот знак почета. Ее пятидесятитрехлетний сын Отто поехал в Кривой Рог на празднование сороковой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. И криворожские горнячки, которые много лет назад вышили на знамени смелые слова: «Да здравствует мировой Октябрь!» — обняли мансфельдского шахтера, свято хранившего красное знамя.

Событие это стало самым знаменательным в истории семьи Брозовских. Преклоним головы перед героизмом этой пролетарской семьи!

Свою книгу я возлагаю на могилу Отто Брозовского как лавровый венок и жму руку его верной спутнице Минне, помогавшей мужу в самые трудные дни его жизни. Я жму руку также их сыновьям, которые ныне строят социализм в Германской Демократической Республике.

Отто Готше

Январь 1959 г.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Во мраке шахты мерцал бледный кружок света. Тусклая шахтерская лампа отбрасывала на стену откаточного штрека призрачную тень.

Отто Брозовский сидел на груде сланца и писал. Узкая доска, прибитая к двум стойкам, служила ему столом. Перед самым лицом его висела лампа, укрепленная на выступе породы. В главном штреке за его спиной громыхала откатка.

Со скрежетом приоткрылись створки вентиляционных дверей. В образовавшуюся щель медленно поползла вагонетка. Тяговый канат, ударившись об обитые железом створки, негромко загудел и натянулся, как струна; тяжелый крюк качнулся на канате. Вагонетка протиснулась между створками, и они, пронзительно скрипя несмазанными петлями, снова сомкнулись. От большой нагрузки канат вибрировал и пел.

В обводной выработке порожняя вагонетка, так же гулко ударившись о двери, открыла их в противоположном направлении. Брозовский не поднял глаз. Он привык к постоянному грохоту и на обычный шум не обращал внимания. Но при каждом незнакомом звуке, нарушавшем равномерный ритм, Брозовский тотчас поднимал голову и прислушивался.

Вагонетки катили одна за другой с интервалом в пятьдесят метров. Десять вагонеток, сто, тысяча пробегали мимо него за долгую смену…

Но вот размышления Брозовского нарушил пронзительный визг колес. Разбрасывая снопы искр, к нему приближалась вагонетка. Заклиненные колеса скрежетали по рельсам. «В кузницу!» — вывел кто-то неуклюжими буквами на лобовой стенке.

При скупом свете карбидной лампы Брозовский попытался разглядеть цифры, написанные мелом на кусках сланца. Чтобы лучше видеть, он низко наклонился. «Триста одиннадцать», ясное дело, бригада Рюдигера. Перед мысленным взором Брозовского, как живые, возникли фигуры его товарищей.

Внизу, в неподатливой лаве забойщики тяжким трудом добывали медистый сланец; обильный пот орошал там блестящие иссиня-черные глыбы; тягали, упираясь ногами в закладку, то проползая на коленях, то съезжая на заду, чертыхаясь, тащили тяжелые вагонетки по заваленному ходку. А когда они, несмотря на все усилия, все-таки застревали, люди чуть не выли от нечеловеческого напряжения. Там, внизу, откатчики перегружали лопатами сланец и, упершись голыми потными плечами в неподатливые вагонетки, толкали их по тесному штреку вперед, туда, где насмешливо гудящий канат подхватывал их и тащил дальше на-гора.

Недоуменно пожав плечами, Брозовский прищурился и повернулся в сторону вагонетки. Почему Юле Гаммер, откатчик у бремсберга, попросту не снял поврежденную вагонетку с рельсов?

Внезапно раздавшиеся сильные громовые раскаты направили его мысли в другую сторону. Кровля содрогнулась. Он долго прислушивался к затихающему грохоту.

Породы постепенно успокоились. Брозовский смахнул с плеч осколки и снова склонился над самодельным столом. В глубокой задумчивости он долго всматривался в слабое пламя лампы. Оно выхватывало из темноты лишь его лицо, изрытое глубокими морщинами, да листы серой упаковочной бумаги, на которой он писал. Бумага зашелестела под его тяжелыми локтями. Он механически разгладил ее ладонью.

Размышляя над письмом, Брозовский вспоминал, что говорил ему Фридрих Рюдигер: «Все должно быть сказано в этом письме, понимаешь — все! Ты уж пораскинь мозгами. Напиши получше. И как можно проще».

Мысленным взором он видел Рюдигера; сухощавый, узкоплечий, виски немного вдавлены, а светлые глаза смотрят пытливо, будто Рюдигер хочет