отражались тридцать лет ненависти к себе.

– Ни друзей, ни семьи, ничего хорошего. Только смерть и боль. Я как зараженный нерв, сплошная боль.

Горло, прожгла горечь, как сигарета оставляет тлеющую дырку в газете, в рубрики память.

– Поговорите со мной. Почему вы все время молчите? Хотя бы раз за, эти годы, хоть слово. Одно маленькое слово. Разве я много прошу? Одно слово.

Она закрыла руками глаза и несколько минут сидела без движения. А затем очень тихо произнесла. Она сама ели расслышала что сказала. Но слова крепко зацепились за воздух и легко опустились на землю.

– Заберите меня.

Резко встав, она на прощанье произнесла:

– Надеюсь, вы ни когда не встретите призраков, которых я поймала.

Она отвернулась и быстро пошла прочь.

Анна крепко сжимала руль автомобиля. Рыжие волосы распущены, черное платье обтягивало тело, глаза закрыты. На лице ни одной эмоции. Можно подумать, она спит, настолько беззащитна она выглядит. Но это не так. Она не спит. Внешнее спокойствие, лишь маска. А под ней яростно кричала душа, проклиная все на свете. Нет, она не нежилась на солнышке, безмятежно наслаждаясь теплыми лучами. Она тонула в ненависти. Нет, она не медитировала, пытаясь достигнуть нирваны. Она поздравляла себя с днем рождения и днем смерти.

За спиной кладбище, впереди лес, параллельно густому, взъерошенному лесу шассе и канава.

Она открыла глаза. Ее взгляд утоп в ветвях, пролез между стволов и проник в темноту. Вдохнула аромат зелени и древесины. Ветви, будто, хлестанули по лицу. Анна поморщилась. Снова закрыв, глаза она крепче сжала руль.

Меня не существует. Я умерла тридцать два года назад. Меня похоронили на этом кладбище. Если пойти на восток от большого дерева, примерно, через восемьдесят метров найдете мою могилу. На памятнике красивая фотография. Я с копной длинных волос, на лице задорная улыбка. На похоронах все плакали, мама, папа, сестры, мои друзья. Говорили, какой я была замечательной, ценила жизни, всегда улыбалась. Кто-то вспомнил мой задорный смех, если я смеялась, все начинали хохотать. Кто-то говорит «Она бы не хотела, что бы мы плакали», а я говорю, что хочу, я же умерла. Плачьте. На улице идет дождь, все спрятались под зонтами. А я нет, мне все равно на дождь, я же умерла. Вот они стоят у могилы и плачут, а мне почему-то радостно. Более того я счастлива. Странно, правда? Я еще не когда не была так счастлива, того гляди расплачусь. Я не претворяюсь и совсем не важничаю, я искренне рада, что умерла.

– Конечно, это не правда, – объявила она и с омерзением добавила. – Я еще жива.

Мотор автомобиля гудел. Рычал и огрызался на окружающий мир. Анна выехала на дорогу и повернула на право. Она быстро набрала скорость. С лева мелькают деревья. Невозможно разобрать ни стволов, ни листьев, ни знаков. Сплошное зеленое-серое пятно. Скорость больше двухсот. Взгляд устремился вперед, не секунды не сомневаясь, она повернула руль вправо и слетела с дороги в канаву. Машина, жутка гремя, несколько раз перевернулась и вмялась в одиноко стоящее дерево. Мир заполнился звуками искореженного метала. Вокруг нее летали осколки битого стекал, много дыма и чьи-то крики.

Заберите меня.

Машина смялась как ненужная бумажка. Темная кровь на приборной панели, переносила воображение в мясную лавку, на центральном рынке города. Куски мяса с кровавыми подтеками разложены на прилавке, в ожидание своего персонального покупателя. Отвратительный запах и туча жужжащих мух.

Анна открыла глаза. Голова кружилась, взгляд не фокусировался, подташнивало и сладко болело тело. Все как обычно. Она закашляла от дыма и тут же сморщилась от острой боли в груди. Темный густой дым обволакивал машину, не позволяя посторонним взглядам проникнуть внутрь. Из-за дыма, Анна не могла разглядеть даже собственные руки, но все же понимала, что машина перевернута. Отстегнув ремень безопасности, шлепнулась на крышу автомобиля. Ее удивило, что ремень легко поддался, обычно с ним приходилось помучаться. Переднее стекло частично разлетелась, а вторая часть пленкой свисало наружу. Анна выползла из машины и улеглась на земле, растопырив ноги и руки как морская звезда. Из тела медленно вылезали осколки. Огромный кусок под правой грудью становился все больше, а затем окровавленный упал на землю.

– Понеслась. В главной роли я, спектакль про меня в театре имени меня.

По телу промчался заряд тока, она резко вскрикнула от боли. Ребра встали на место, грудная клетка вновь округлилась. Сломанные кости по всему телу, занимали свои законные места и срастались. Хруст. Бульканье.

Ее лицо исказилось от боли, и наслаждения. В этой боли она видела искупление вины. Как святая мученица, просящая о смерти во благо. Это изысканное наказание на свой день рождение она придумала тридцать лет назад. Каждый год в день смерти она берет чужую машину и пытается умереть. Снова и снова стремиться приблизиться к смерти.

Палец сросся с кистью. Лицо гладкое, без порезов, без оторванных кусков плоти. Все на месте. Раны затянулись, боль отступила. Ни синяков, ни шрамов. Никаких улик, никакой памяти. Все аварии переплелись, они все как одна, самая первая – самая страшная.

Люди сбежались посмотреть, что происходит и посочувствовать. Ей все равно, через пять минут они уже не будут помнить, кто сидел за рулем. Никто ее не вспомнит. Такова ее работа, быть не заметной.

39

В замке зашуршал ключ. Скрипнула дверь. Вера радостно выбежала из кухни, неся с собой ароматный шлейф чего-то весьма аппетитного. Из кухни доносились бурлящие и шипящие звуки, издаваемые слаженной работой кастрюли, сковородки и плиты. В бегая в прихожую девушка запнулась о круглый коврик и с грохотом упала на пол.

– Почему ты такая неуклюжая? – сказала худая женщина, протягивая Вере пакет.

Она не просто худая, но и не тощая. Ее худоба выглядела болезненной. Возможно, это впечатление, усиливала ее серая кожа. Каштановые волосы небрежно убраны в пучок. Вокруг блеклых усталых глаз разбегались морщинки. Она протягивала Вере пакет и заботливо улыбалась. Правый уголок ее рта легонько подрагивал.

Вера взяла у женщин пакет и побежала обратно в кухню. Шурша пакетом, она раскладывала продукты по своим местам и тихо, себе под нос, напевала.

– Мам ты будешь ужинать? – крикнула она из кухни, не переставая улыбаться.

– Да, сейчас приду, – отозвалась болезненно худая женщина.

Вера как тетушка пчела летала по кухни, накрывая на стол. Она напевала все туже веселую мелодию, застрявшую в голове. Легко порхая от плиты к столу, раскладывала по тарелкам картошку и куриное рагу. Она любила готовить для мамы, а еще больше любила свою маму. Именно, в эти моменты чувствовала себя счастливой, надеясь, что