Галлия и Франция

Без ненависти, без страха.

ПРЕДИСЛОВИЕ
К РОМАНУ «ГРАФИНЯ СОЛСБЕРИ»

История Франции, благодаря господам Мезре, Велли и Анктилю, приобрела репутацию до такой степени скуч­ной, что в этом отношении она могла бы с успехом соперничать с историей любой другой страны на свете; вот почему исторический роман был совершенно чужд нашей литературе до тех пор, пока до нас не стали дохо­дить шедевры Вальтера Скотта. Я говорю «чужд», ибо не предполагаю, что кто-нибудь всерьез принимает за исто­рические романы «Осаду Ла-Рошели» г-жи де Жанлис или «Матильду, или Крестовые походы» г-жи Коттен. До того времени нам в действительности были известны лишь пасторальный, нравоописательный, альковный, рыцарский, любовный и сентиментальный романы. «Астрея», «Жиль Блас», «Софа», «Маленький Жан из Сантре», «Манон Леско» и «Амелия Мэнсфилд» стали шедеврами каждого из этих жанров.

Сколь же велико было у нас во Франции удивление, когда после появления «Айвенго», «Кенилвортского замка» и «Ричарда в Палестине» нам пришлось признать превосходство этих романов над нашими. Именно Валь­тер Скотт присоединил к интуитивным приемам своих предшественников приобретенные познания, а к пони­манию человеческого сердца — знание истории народов; именно он, наделенный интересом к старине, верным взглядом и животворящей силой изображения, сумел своим гением воскресить целую эпоху с ее нравами, интересами и страстями, начиная от свинопаса Гурта и вплоть до Черного Рыцаря Ричарда, начиная от драчуна Майкла Лемборна и вплоть до королевы-цареубийцы Елизаветы, начиная от рыцаря Леопарда и вплоть до придворного медика Салах ад-Дина; короче, под его пером люди и вещи обретают жизнь и место, соответ­ствующие времени, когда они существовали, и читатель, сам того не замечая, оказывается перенесенным в полно­ценный мир со всей его стройной общественной иерар­хией и спрашивает себя, уж не спустился ли он при помощи какой-то волшебной лестницы в одно из тех подземных царств, о каких говорится в «Тысяче и одной ночи».

Однако вначале мы не отдавали себе в этом отчета и долгое время полагали, что неведомая нам прежде зани­мательность, какую мы находим в романах Вальтера Скотта, объясняется тем, что история Англии гораздо богаче разнообразными событиями, чем наша. Мы предпочитали объяснять это превосходство, которое невоз­можно было отрицать, сцеплением обстоятельств, а не гением человека. Это тешило наше самолюбие и вино­вником наших неудач в значительной доле делало Господа Бога. Мы еще укрывались за стеной этих доводов и как могли оборонялись под ее защитой, как вдруг вышел в свет «Квентин Дорвард» и проделал брешь в заслоне из наших вялых оправданий. С этого времени приходилось признавать, что и в нашей истории есть романтические и поэтические страницы, а в довершение нашего униже­ния они были прочитаны нам англичанином и мы узнали о них лишь в переводе с чужого языка.

У      нас есть такой недостаток, как тщеславие, но зато, к счастью, нам не присуще упрямство, и если мы побеж­дены, то открыто признаем свое поражение, пребывая в уверенности, что рано или поздно нам предстоит оты­граться и одержать победу. Наша молодежь, которую тяжелые обстоятельства нашего недавнего прошлого под­готовили к основательной учебе, со всей страстью при­нялась за работу; каждый углубился в исторические залежи наших библиотек, отыскивая самую богатую, на его взгляд, золотую жилу; на память пришли Бюшон, Тьерри, Барант, Сисмонди и Гизо с их сокровищами, которые они щедро разбросали по нашим городским площадям, чтобы каждый мог черпать оттуда.

Тотчас же толпа набросилась на бесценную руду, и спустя несколько лет сверх всякой меры появились кам­золы, средневековые капюшоны и башмаки с загнутым кверху острым концом; слышался громкий лязг доспе­хов, шлемов и кинжалов; возникла великая путаница между языками «ойль» и «ок»; наконец, из тиглей наших современных алхимиков вышли на свет «Сен-Мар» и «Собор Парижской Богоматери», два слитка чистого золота на кучу шлака.

В то же время другие попытки, какими бы несовер­шенными они ни были, дали, по крайней мере, тот результат, что они привили людям вкус к нашей истории; все сочинения, написанные на эту тему, скверные, посредственные и хорошие, были так или иначе прочи­таны, и читатели вообразили, что они знают и свои хро­ники. И тогда все перешли от изучения общей истории к желанию узнать исторические подробности; тотчас же возник огромный заказ на неизданные мемуары; такое направление умов было с ловкостью подмечено уврарами от литературы; каждая эпоха обрела своего Брантома, свою Мотвиль и своего Сен-Симона; все это распродава­лось вплоть до последнего экземпляра, совсем не так, как «Мемуары» Наполеона, которые расходились с тру­дом, ведь они были изданы после сочинений Ла Контан- порен.

Позитивистская школа во всеуслышание заявила, будто все это величайшее несчастье; будто из историче­ских романов и апокрифических мемуаров нельзя узнать ничего подлинного и основательного; будто они пред­ставляют собой ложные, побочные ветви, не принадле­жащие ни к одному из литературных жанров, и все, что эти компиляции оставляют в голове у тех, кто их про­читал, служит лишь тому, чтобы создавать неверное пред­ставление о людях и событиях, заставляя воспринимать их с ложной точки зрения; к тому же в такого рода книге вниманием читателя всегда завладевают вымышленные персонажи, а потому в памяти у него сохраняется лишь ее романтическая часть. Возражая представителям этой школы, указывают на Вальтера Скотта, который, вне всякого сомнения, с помощью созданных им романов преподал своим соотечественникам больше исторических сведений, чем это сделали Юм, Робертсон и Лингард с помощью своих исторических трудов; они отвечают, что это правда, но ведь у нас не создано ничего, способного сравниться с тем, что создал Вальтер Скотт, и в этом отношении правда на их стороне; и потому они без вся­кой жалости отсылают нас к прямо хроникам, но вот тут и кроется их ошибка.

Ведь лишь при условии особого изучения языка, на что ни у кого нет времени и что вызывает усталость, выдержать которую хватает духа только у особых людей, можно браться за наши достаточно трудные для чтения хроники, начиная от Виллардуэна и кончая Жуанви- лем, другими словами, с конца двенадцатого века до конца