Коротко оглядев зал, я устремил взор ввысь — жена велела не опускать голову, а то висит зоб. Бороду отрастить, что ли, небольшую, тургеневскую, не в первый раз подумал я.
— Исторические обстоятельства сложились так, что вы, люди очень разные и, что уж скрывать, пришедшие в эти стены вовсе не для защиты демократии, оказались инструментом, который вернул Россию на путь свободы. Вы приняли ряд эпохальных законов, кардинально реформировали конституцию и уже поэтому войдете в историю. Ваша работа скоро закончится, через полгода новые выборы. Но полгода при нынешнем темпе событий — большой срок, и на вас лежит огромная ответственность. Есть времена, пригибающие человека книзу, заставляющие его пресмыкаться. И есть времена, когда человек расправляет плечи и раскрывает крылья. Сейчас именно такое время. Не ползайте, летайте!
Слушали меня так себе. Вероятно, я метал бисер перед свиньями. Все эти функционеры, деляги, проныры добыли себе мандат лизоблюдством, интригами или при помощи взятки. Революционные законы они приняли, потому что такие уж ветры задули в высших сферах. Но я верю в «эффект Пигмалиона». Чем больше уважения выказываешь индивидууму, тем охотнее он демонстрирует, что уважения достоин. Пусть эти мордатые дяди и тети ощутят себя историческими деятелями.
Мою речь проводили аплодисментами, не перешедшими в овацию. Из зала я вышел, недовольный собой. Все-таки исполнил Солженицына, думал я. Обещал учиться, а сам поучал. С другой стороны, чему можно учиться у депутатов Думы? Земноводности — принимать температуру окружающей среды? Флюгерности — поворачиваться в ту сторону, куда дует ветер?
Покрасовался перед камерами, гигант мысли и отец русской демократии? — корил себя я.
В этом самоедском настроении меня и застала правозащитница Вита Солнцева. Подловила у дверей, когда я собирался тихо ретироваться через служебный выход.
— Здравствуйте, Борис, — сказала Вита. — Вы должны уделить мне время.
Мы не виделись десять лет, а она нисколько не изменилась. Всё такая же ясноглазая, суроволобая, решительная.
Наши разговоры с ней всегда начинались одинаково.
Вита звонила или подходила где-нибудь и с места в карьер, без «здрасьте, как дела», заявляла: «Борис, вы должны...». Стать поручителем за очередного узника совести; подписать письмо протеста; выступить на митинге.
И я выступал, поручительствовал. Потому что отказать Вите Солнцевой нельзя. Она — живая совесть нации (так называлась книга про Виту, переведенная на бог знает сколько языков).
Когда я уехал из страны победившего гэбэ, Вита, конечно, осталась сражаться со Злом. И теперь отказать ей в чем бы то ни было для меня стало тем более невозможно.
— Конечно, Вита, конечно, — сразу ответил я. — Давайте поговорим. Очень рад вас видеть. И поздравляю с назначением.
Вита теперь была омбудсвумен по правам человека — очень важная должность в стране, где защита прав человека объявлена главной миссией государства.
— Нет, — сказала Вита. — Разговор будет непростой, а значит небыстрый. Лучше провести его у меня в кабинете. Я специально пришла сюда, чтобы вас не упустить. Идемте. Это десять минут пешком.
Никаких сомнений по поводу того, пойду ли я с ней, Вита не выказала. Я и пошел, куда деваться. С живой совестью препираться не станешь.
— Может быть, по дороге поговорим? — спросил я.
Но у нее зазвонил телефон, а потом еще раз и еще. Вита защищала права человека нон-стоп, даже на людной улице.
— Нет, против домашнего ареста я тоже решительно возражаю, — сказала она в ходе первого разговора. — У нее трое несовершеннолетних детей. Хватит подписки о невыезде... Послушайте, я эту гадину, столько лет отравлявшую мир ложью, ненавижу больше вашего, но мы не имеем права поддаваться мстительному чувству.
Я так и не догадался, о ком речь.
Следующий звонок был понятнее.
— Нет, тотальная люстрация сотрудников управления «Э» исключается, — сказала Вита, послушав собеседника минуту-другую. — Там есть люди, работавшие по настоящим экстремистам и террористам... А вы как думали? С каждым персонально, всякому по делам его.
Третий звонок, уже на Старой площади, Виту очень расстроил.
— Обратились к нам — будем защищать, — вздохнув, сказала она. — У нас самая свободная страна на свете. Организаторы анти-гейпарада тоже имеют право демонстрировать свои убеждения, даже если они нас с вами возмущают... А мы и не должны нравиться прессе, у нас другие задачи!
Офис омбудсвумен находился в бывшем здании президентской канцелярии, очень усохшей из-за девяностопроцентного сокращения штатов. На освободившихся этажах расположилось множество организаций: штаб-квартира Веганской партии, «Евреи за Иисуса», «Кришнаиты за демократию» и бог знает кто еще.
В приемной сидела секретарка, юная девица с дредами и серьгой в носу.
— Меня нет. Ни для кого, — сказала ей Вита и отдала свой телефон.
Очень мне это не понравилось.
Еще тревожней было то, что начала она издалека. Обычно сразу брала быка за рога.
— Борис, вы верите в то, что проповедуете в ваших книгах?
И эта туда же!
— Я не проповедую, я просто пишу.
— Но ваш герой Виртуоз говорит... Минуточку. — Вита взяла со стола карточку: — «Твои принципы ничего не стоят, если ты их только провозглашаешь, а в собственной жизни не используешь». И вот еще, в другом месте: «Защищать нужно не тех, кто тебе нравится, а тех, кто нуждается в защите».
— Это говорит литературный персонаж, — на всякий случай напомнил я.
— Вы с ним не согласны?
— Почему? Согласен.
Она довольно кивнула.
— Отлично. Я знала, что могу на вас рассчитывать.
— В чем?
— Я была в СИЗО у Хомяченко. По его просьбе. Он сказал, что его процесс будет проходить в атмосфере всеобщей враждебности и хейтерства, поэтому обычного адвоката недостаточно. Просит предоставить ему общественного защитника. Писателя