Густя.

Дебелая Катря только плечами передернула, однако смолчала. Потому что к Густе прежде всего и могут послать — одна она, одиночка, и дом у нее чистый, просторный.

— А у меня дети… — подхватилась Ганка и сама уже была не рада.

— Ну и что же? — сразу накинулась Катря.

— Ну и что же? — не сдержалась и тетка Густя.

А Катря уже сыпала горохом:

— Да они ж ему уши поотгрызают! Да разве он за ними будет иметь хоть часок свободный? Лучше уж мужика живым в землю положить.

Тут и подошел председатель сельсовета Семен Балко, а с ним — усач незнакомый, в зеленой гимнастерке, выцветшей, поношенной, в картузике с обвисшим козырьком. Был усач щупленьким, и руки у него были длинные, ниже колен спускались. Да и скулами наделила его матушка, будто наградила: так выпирают, словно пеньки.

— А-а, гвардия… — сказал Балко, увидев женщин и останавливаясь. — Чего послетались? — и его всегда хмурое, будто он чем-то недоволен, лицо стало еще мрачнее.

— Вы нас по одной вызывайте, — вырвалась Катря. — Которые в очереди.

— Все по одному делу, — чуть-чуть улыбнулся Балко, — или у каждой свое? Вот вы, Ганка, зачем пришли?

Женщина переступала с ноги на ногу. Уже догадывалась, что этот долгорукий, должно быть, и есть кузнец.

— Если власть не против, — отозвалась, — может, кузнеца ко мне на квартиру поставили бы, а?

Катря Мурашко выскочила вперед, оттерла Ганку плечом.

— Сказала мама, чтоб к нам!

— И вы за тем, тетка Густя?

Тетка Густя только закивала утвердительно. Балко сверкнул глазом на усатого, тот на Балка. Сказал ему председатель:

— Видишь, какая цена тебе в нашем селе?

— Как в воскресный день, — согласился тот.

— Ну вот что, расходитесь, девчата, — молвил председатель. — У нас уже есть и стол, и квартира.

— Вот те и на! — только прошептала Катря. Смутилась неожиданно — щеки ее морковным соком зарумянились — и быстренько подалась прочь.

За нею и тетка Густя потянулась. Только Ганка не торопилась. Председатель посмотрел на нее вопросительно. Мол, чего ждешь? Мол, не раздерем же одного человека пополам, чтобы и тебе немного уделить.

— Хотела еще спросить вас… — и умолкла, словно язык отняло, словно ее заворожило. — Вот если еще кто в село попадет, то, может, ко мне бы, а?..

— И с чего бы охота такая? — спросил председатель и подмигнул кузнецу. — Уж не окрутить ли собираешься? Так ты многодетная.

— Где уж мне. Пусть уж такие быстрые, как Катька. А ко мне бы только на квартиру. Как-никак, а соломы бы какой-нибудь выписали на мужика или там картошки, а то гороху.

— Потому и приходили? — деланно удивился Балко. И кузнецу: — А мы с тобой, Панас, думали, что… Ну, хорошо. Ступай, Ганка.

Но женщина уходить не торопилась.

— Так не забудете? — допытывалась. — Сделайте, пожалуйста.

— Непременно, — пообещал Балко. И, уже входя в сельсовет, покачал головой, бросил: — Эх, бабы, бабы!..

Возвращалась домой, но стыда не чувствовала. Ну, чего ей стыдиться? Не украсть ведь хотела, не обмануть. Встретилась ей Тонька Твердоступиха, бежала из лавки с полной корзиной, переваливаясь. Спросила с лукавой улыбкой:

— Так что там выделил сельсовет?

Не иначе, как Катря Мурашко разболтала. Потому что тетка Густя не из таких, не должна бы. Не останавливаясь, Ганка ответила:

— Слышала, что отбитых мужиков будут возвращать, а так — никому не выписывают.

И пошла своей дорогой.

Все село разбито на края. Кроме Хацапетовки есть еще Кулешовка. Почему так называется — никто не знает. И не потому, наверно, что тут издавна любят есть кулеш больше, чем борщ или тыквенную кашу. И не потому, что живут тут одни Кулеши, а остальным фамилиям дорога сюда заказана. Есть край, который зовется Выселками, — сюда из села выбирались до революции и после революции, строились, обрастали садами, крестами на усадьбах. А есть край, прозванный Кривым, — уж не появился ли тут давным-давно какой-нибудь кривой дядько, а потому и местность так окрестили? Есть край Возле Кладбища, а также Домашино болото.

Говорят: на Домашином болоте лучшие збаражане живут. Почему лучшие? А разве на Хацапетовке или Кулешовке не люди? Не так из колодцев воду таскают или иначе как-то ко рту ложку несут? И воду из колодцев берут ведрами, а не мешками, и ложку ко рту несут правой рукой, и детей родят точно так, как и по другим краям, а все-таки говорили когда-то и теперь говорят: на Домашином болоте лучшие збаражане живут.

Про каждый край что-то в селе говорят. Про Хацапетовку — что тут детей маленьких столько, сколько звезд над Збаражем. Про Кулешовку — что на этом краю девчата красивые и вода вкусная, годится на все. Про Выселки — тут стены в хатах не сыреют и доливка^[4] всегда сухая. На Кривом почему-то яблони и груши не растут и не родят, а только сирень цветет, как шальная. Про Домашино же болото говорили и говорят: живут тут лучшие збаражане.

И всегда в селе было большое уважение к тому человеку, который живет на Домашином болоте. И на слово этому человеку как-то сразу верили, и меньше бог знает чего болтали про него, и меньше сплетен ходило. Вот, скажем, наведается кто в сельмаг к Глемездику: один придет с Хацапетовки, а другой с Домашиного болота. И Глемездик, хоть какой уж хитрец и плут, а быстрее отпустит тому, кто на Домашином болоте живет, нежели хацапетовцу.

А почему? Потому что так уж на селе повелось.

В войну окрест в лесах немало партизанило — про Черный лес все слышали. Не раз и не два заскакивали в Збараж партизаны: то полицаев постращать, то харчей раздобыть. А то вот перед самым освобождением — с раскисших полей, по топкой дороге — притащился в село партизанский обоз. Все на санях, да, видно, вот-вот на коней пересядут — пора такая стоит, что вмиг растает снег и расквасится земля. Втянулся обоз на Домашино болото, а дальше в село не поехал — отсюда и к лесу ближе, и овраги недалеко. Сани позади хат поставили, чтобы не так всем бросались в глаза, коней по хлевам. А коней ведь нужно чем-то кормить — совсем ослабли в долгих переходах, аж ребрами светят. Тогда люди с Домашиного болота не пожалели своих крыш соломенных — ободрали солому да, запарив кипятком, скормили партизанским коням. Ни одна женщина не пожалела, ни у одной не задрожала рука, как сдирали снопы. И вечером, когда обоз двинулся дальше, остались в Домашином болоте хаты, светящиеся ободранными стропилами.

Однако светили недолго — до следующего дня. А назавтра была уже в Збараже зондеркоманда немецкая, чья-то рука указала ей на Домашино болото.

И что случилось? Сначала немцы принялись жечь соседний край, прозванный Кривым, потому что хаты на Домашином болоте не