кровать, постельку какую помягче — ночи-то теперь уж холодные. Они тебе и одежонку теплую для зимы справят, и башмаки, а то в твоих царвулях разве можно…

Старик торопился выложить перед хозяином все обдуманные прежде условия, о которых ему до сих пор так и не удалось сказать, но провести Дончо было нелегко.

— Чего ты там болтаешь? — злобно замахнулся он на старика. — Жена сама все знает. Иван! Сколько ты еще будешь валандаться?

Но работник и на этот раз не стал торопиться. Он не спеша снял с пояса мешок и приветливо кивнул мальчику.

— Ну, пойдем, милок… — он обнял его за плечи и легонько подтолкнул. — Не бойся.

Наклонившись, он взял торбочку и перекинул ее через плечо, поверх разодранной, испачканной ржавчиной и солью рубахи.

Цанко послушно двинулся за ним.

Горло его сжималось, и он не мог вымолвить ни словечка, а вот веки не удержали слез — две струйки брызнули и проложили в пыли, осевшей в пути на его щеках, две влажные дорожки.

А старик все стоял с солью в руках и ломал себе голову, не зная, что сказать и как поступить.

— Ты хоть писать не забывай, сынок! — взмолился он ему вслед.

— Теперь ты еще, — заворчал Дончо. — Ступай себе, ступай! Точно за море его провожаешь.

— Будет писать, будет, — обернулся на ходу работник. — Если и запамятует, так я ему напомню.

— Вот-вот! Вы смотрите уж тут, как-нибудь… — проговорил ему вслед бай Стамен и понес соль к телеге, не попрощавшись с важным хозяином.

Дончо скривил вслед невеже толстые губы и вернулся к себе в контору.

5

Как только они завернули за угол, Иван остановился, чтобы не торопясь, спокойно рассмотреть своего маленького спутника.

Потерев глаза ладошкой, Цанко остановил прозрачные роднички слез. Потом и он посмотрел на худое лицо работника и почувствовал, как из его глаз повеяло на него ласковым теплом — тем самым, что струилось из глаз его матери, когда, склонившись над ним на рассвете, она будила его, чтобы он шел выгонять овец. Жалела она сынишку — знала ведь, как хочется ему спать, да все равно не могла дать ему поваляться.

— Пожелтел весь, как лимон, — усмехнулся Иван, и кожа вокруг его рта и на запавших щеках собралась в ласковые морщинки. — Перепугал тебя Дончо Бочонок. А ты не бойся! Пускай хоть кричит, ты только не забывай, что я рядом. За меня держись. Понял?

— Понял, — еле слышно ответил мальчик.

На заросшей бурьяном площадке перед маленьким деревянным бараком пирожник жарил пончики. Его мокрые пальцы выхватывали комочки теста из ведра, быстро вытягивали их в белые лодочки и пускали плавать в уже подгоревшее подсолнечное масло. Масло кипело, и лодочки прыгали в нем, как живые.

Цанко первый раз в жизни видел, как делаются пончики, и невольно остановился, чтобы посмотреть на их игру.

Иван тоже задержался. Он подошел к железному подносу, заваленному готовыми пончиками, и отложил на цветную бумажку несколько самых толстощеких.

— Давай-ка закусим, — кивнул он мальчику и первый подцепил пончик через бумажку. — Хозяйка подождет. Бери же, ну! Попробуй только, какие вкусные.

Цанко поборол свой страх и тоже взял через бумажку пончик — так, как это сделал его друг. Кусочек, который он откусил, мгновенно растаял у него во рту.

Вместе с ним растаял и комок, застрявший у Цанко в горле…

Ах, этот Иван! Рядом с ним он не чувствовал себя таким заброшенным. И ничего не боялся.

Они ели пончики и вели разговор.

Иван расспросил мальчика, из какого он села, живы ли отец и мать, есть ли братья и сестры. Спросил и сколько земли у дедушки, а когда услышал, что Цанко не пошел дальше первого класса прогимназии, хмуро заключил:

— Плохо, что ты ушел из школы. Надо было учиться дальше.

— Но ведь мы бедняки, — повторил Цанко слова, которые столько раз говорил ему дед, уговаривая наняться в город, на побегушки.

— Вот потому-то и не нужно было школу бросать! — настаивал на своем Иван. — Богатый и с пустой головой живет — не тужит. За него деньги думают. А бедному надо быть ученым.

Они покончили с пончиками, но Иван взял еще четыре, самых горячих.

Цанко посмотрел на пожелтевшие от ржавых железных прутьев, рваные плечи работника. Взгляд его упал и на его изъеденные солью и лишаями руки, пальцы которых сгибались так плохо, что с трудом удерживали пончик в бумажке. И мальчик сам спросил Ивана:

— Ты сколько лет работаешь у Дончо?

— Сколько?.. Да уж десятый год.

— А ты богатый?

— Ха! — засмеялся с полным ртом Иван. — Думаешь, так люди богатыми становятся? А ты сам уж не для того ли к Дончо Бочонку приехал, чтобы разбогатеть?

— Да нет, — застеснялся Цанко. — Я не для того… Дедушка говорит… Белый хлеб и всякое такое…

Работник нахмурился и забыл про пончик, который он держал в опущенной руке. Одна щека у него совсем перекосилась.

— Обманул тебя твой дедушка, — тихо качнул он головой. — Вот потаскаешь тяжелые мешки, тогда сам увидишь. Не богатым, а горбатым станешь. Вот оно как богатеют-то здесь! — В голосе его зазвучала злоба.

Он бросил недоеденный пончик на лежавшую поверх ящика промасленную газету и так страшно посмотрел в сторону, как будто там, на пустыре, стоял кто-то, кого он хотел схватить за горло.

— Смотри только эту блоху в ухо не пускай. Будешь гнуть спину, пока не издохнешь. Белый хлеб… сказки!

Ах, этот Иван!.. Только что хмурый и злой, он вдруг улыбнулся, и улыбка смягчила его голос:

— Я же тебе сказал: держись за меня. Ты еще маленький, но понемногу и ты начнешь понимать, кто от работы горбат, а кто без работы богат. Ну, пошли…

Иван вытащил из кармана блузы деньги, расплатился за пончики и зашагал уверенно-неторопливо, глядя вниз, на Дунай и на Румынию и улыбаясь далям над черно-синими лесами.

И Цанко печатал шаг рядом со своим другом, досадуя только, что его царвули не могут так звенеть по булыжнику, как подкованные сапоги Ивана.

6

Дончев дом был с двумя железными балконами и длинным рядом каменных цветочных горшков по краю крыши. Окна смотрели навстречу солнцу, и стекла их блестели, как зеркала, посылая солнечные зайчики дунайским пароходам. Ворота тоже были железные, а на каменной ограде стоял еще железный плетень с острыми шипами — такими, как копья у старинных солдат на картинках.

— Это здесь? — встрепенулся мальчик, увидев, что Иван толкнул железную калитку.

Работник заметил, как пугливо дрогнул голос Цанко.

— Иди, иди, не бойся, — и он придержал калитку, пока мальчик не шагнул осторожно на широкий двор, — небось не приходилось до сих пор в таких домах бывать?

— Не приходилось, — признался мальчик, продолжая оглядываться вокруг широко