Посвящается Василию Федоровичу Москалеву, моему отцу, ибо этот рассказ-быль о нем самом и ведется от его лица.

   *****

   Мартовское утро последнего года войны было безоблачным. Не морозило, и над лесом, точно безмолвная стража окружающим аэродром, показалось солнце. Вскоре оно, описав привычную дугу на небосводе и коснувшись макушек гладкоствольных белокурых берез и стройных шершавых рыжекорых сосен, должно было скрыться за ними.

   На дощатом полу самой длинной комнаты в здании АХЧ (административно-хозяйственная часть) молоденькие парашютоукладчицы привычно и сноровисто выполняли свою повседневную работу: перебирали новые парашюты и те, срок действия которых, согласно паспорту, закончился. Собственно, делать это можно было и на свежем воздухе: под Бромбергом (Быгдощ) весна наступает рано, к тому же зимой морозы не лютовали и снега было немного, поэтому он быстро сошел; вместо него землю устилал негустой еще, молодой травяной ковер. Но с запада временами налетал задира-ветер, который путал стропы и трепал купол, порою шутки ради забираясь в него, надувая и вырывая из рук.

   Столов было два, и на каждом работало по две девушки. Впрочем, так только говорили - "столы", на самом же деле парашюты раскладывали на длинной парусиновой дорожке, расстеленной на полу и прочно закрепленной с обоих концов. Операцию выполняли двое. Одна расправляла купол и перебирала стропы во избежание их перехлеста между собой. Другая, сидя верхом на ранце, внимательно следила за тем, чтобы каждая группа строп соответствовала своей лямке. Постепенно подтягивая все стропы, она равномерно укладывала их на спинку ранца, продевая крючком в специальные петли из тугой резины.

   В этот день парашютов было два: Љ9 и Љ15. В сущности, каждой паре требовалось всего полчаса (иной раз и меньше), но девушки торопились: старшина Панков, начальник АСО (аэродромная служба обеспечения), приказал им как можно скорее закончить работу. Командир полка предупредил, что вскоре ожидается вылет звена самолетов, два из которых не укомплектованы парашютами.

   Зиночка работала одна на "девятом". Ее подруги, встряхивая стропы и укладывая их ровными линиями на стол, изредка бросали на нее сочувственные взгляды. Одна из них, с длинной черной косой вокруг затылка, видя, как Зиночка торопливо накладывает у основания купола "конверт" на "конверт" (место, куда крепится стропа), не выдержала:

   - Ох, и достается тебе, Зинуля, и ведь не в первый уже раз. Ты бы хоть сказала Тамарке, совесть-то у нее есть?

   - Хм, нашла у кого совесть спрашивать, - поддержала ее русокосая напарница, стоя на коленях и держа в руках пучки строп. - Там, где она сейчас, дела поважнее: от такого кобеля, как Панков, разве откажешься?

   Черноволосая, что укладывала стропы в ранец, сплюнула:

   - Вот паразит! Скоро "полтинник", а все туда же - к молоденьким под юбку заглянуть норовит. Не потащит, небось, в постель Федотовну, нашу повариху, а ведь та, поди, его ровесница. Или ей больше, Шур?

   Шура, ее напарница, снова фыркнула:

   - Больше, меньше - какая разница? Там какой обхват рук-то нужен! Да если мы вдвоем обнимем, и то не коснемся друг друга. Михалыч говорил, парашютов не хватает. А я ему: "Михалыч, а ты у Федотовны нижнее белье позаимствуй - вот тебе и парашют!"

   Они расхохотались. Зиночка, глядя на них, не утерпела и прыснула со смеху. Потом она уселась на ранец и приготовилась подтягивать стропы.

   Помолчали. Вспомнили начатую тему.

   - Да я бы с таким не то что в постель, - горячо заговорила Аня, набивая последние "карманы" (так назывались петли, куда крючком втягивали стропы), - я бы с ним на одном поле... Жирный, лоснистый и вечно табачищем разит... Вот Венечка - другое дело.

   - Ой, да что ты, - подняла на нее глаза Зиночка, - а может, у них с Панковым любовь?

   - Чего? - скривила губы Шура. - Любовь? О чем ты говоришь, Зинуль? Да он только на грудь ее взглянет - и уж весь поплыл. Любовь... А сейчас они что, объясняются, по-твоему?

   - Да нет, Панков сказал, Тамарка в санчасть пошла, тошнить ее что-то стало. Думаешь, почему я одна?

   - Доигралась... - ехидно протянула Аня. - То-то я гляжу, ее на солененькое тянет.

   - Да ты что, думаешь, правда? - Шура подхватила аккуратно собранные у основания купола "конверты" и уложила их на упакованный ряд строп. - Как же! Голову на отсечение - она сейчас под этим боровом.

   - И где же это они?.. - уставилась на нее Зиночка.

   - Как "где"? У нас, конечно, там сейчас никого.

   - Вот дура!

   - А то нет? Будто бы ночи мало! Эх, комполка не знает, - процедила Шура сквозь зубы. - Война идет, немца гоним, бить его надо скорее, а они тут...

   То, о чем говорили девчата, было правдой. Начальник АСО давно уже "дышал неровно" к пышногрудой Тамаре. Нынче выдался случай ее угостить немецким шнапсом: не каждый день девчата уходили на переукладку парашютов. Девушка вначале не соглашалась, ссылаясь на то, что ее напарнице трудно будет одной, но Панков успокоил ее, сказав, что подруги помогут. И Тамара согласилась. Не могла иначе: в чем-то зависима была от Панкова. По его совету она пошла в медчасть и пожаловалась на плохое самочувствие. Неудивительно: она и в самом деле была на втором месяце беременности. Ей предписали пока никуда не выходить, сидеть у себя. Едва она вошла в комнату, как сию же минуту появился Панков. Подмигнув ей и скосив глаза на куртку, из кармана которой зазывающее выглядывало горлышко бутылки, он закрыл за собой дверь...

   - Твой-то как, Зин? - полюбопытствовала Аня. - Пишет?

   Она имела в виду танкиста, которого Зиночка любила, чего и не скрывала. Совсем недавно он был у Бреслау, не так далеко от нее. Именно в этом районе войска Первого Украинского фронта месяц назад завершили окружение 40-тысячной группировки немецких войск, и в течение этого месяца Зиночка не получила от любимого ни одного письма.

   Она вздохнула, пожала плечами и опустила голову.

   - Может,