Глава 1. Канцлер графа де Ла Марш.

   Пьер вышел из дома, когда на замковой колокольне пробило семь. Было еще прохладно, но яркое солнце, поднявшись над лесом, уже озарило поля окрест, и это предвещало жаркий день, несмотря на конец сентября.

   Однако из-за горизонта стали робко выплывать белесые кучки первых облаков, похожие на хлопья ваты, и Пьер, зная по опыту, что это может сулить дождь, торопливо зашагал к лесу. Ему надо набрать хвороста, чтобы растопить печь. Потом его жена сварит суп, правда, без мяса, но в нем будет морковь, две рыбьих головы да пара горстей пшена. Это все, что у них осталось, вернее, что они смогли припрятать от сборщиков налогов. У них в доме было совсем немного хлеба; хорошо, что они с Ортанс успели закопать в землю остатки муки и репу, иначе им не протянуть зиму.

   Проклятые "грызуны" - так жители деревни называли сборщиков налогов - безжалостно грабили крестьян, считая, что если они еще что-то нашли, значит, это излишки, которые необходимо конфисковать либо в пользу церкви, либо для графского стола. Они давно уже не появлялись, и Пьер, уходя, с тревогой подумал о возможном визите "грызунов". Дома остались жена и маленький сын. Что если графские мучители явятся к ним, пока его нет? Да ведь они уже всё заплатили им и людям аббата тоже...

   Не переставая думать об этом и о том, что они будут сегодня есть, кроме супа, Пьер углубился в лес.

   Его опасения были не напрасны. Едва за мужем закрылась дверь, Ортанс подумала о том же. Чем она будет кормить сегодня шестилетнего Жака, когда в доме ничего нет? Кое-что, конечно, было припасено на "черный день", но если бы графские слуги нашли, то отобрали бы и это, и тогда хоть помирай с голоду.

   Проводив Пьера, Ортанс опустилась на скамью и уныло оглядела их убогое жилище. Деревянный стол, старая кровать, скамья, два табурета, сундук и закопченная печь - вот и все, что в нем было. Оставались еще глиняная хозяйственная утварь и садовый инвентарь: грабли, мотыга да лопата. Единственную лошадь, и ту забрал ростовщик пару недель назад. Скоро королем станет Беарнец, он издаст закон, запрещающий так поступать, а нынче ростовщику нет дела, каково тебе потом придется; нечем возвращать долг - расплачивайся имуществом. Но лошадь при случае можно занять у соседа, на худой конец вспахать поле самому, впрягшись в хомут. Их сосед Карно сумел откупиться излишками зерна, которые каким-то образом ему удалось сберечь; у Ортанс излишков не было, они и без того в долгах. У них было немного денег на церковную десятину, имелось и зерно - это на талью. Больше ничего. Не остается ни на косвенный налог, ни на земельный... ни на что. Будет нечем даже засеять поле на следующий год, одна надежда на озимые. Придется снова занять немного зерна, но не у ростовщика, у соседей.

   Всему виной неурожай этого года. А сколько было выклевано зерна графскими голубями, сколько потоптано ржи и пшеницы неистово скачущими всадниками, преследующими зверя на охоте? А как быть с теми колосьями, которые надлежит как можно скорее убрать с поля, пока их не поклевали птицы и не растащили по норам грызуны, если надо идти к графу и работать целый день на его поле, да еще и давить для него виноград? Откуда же взяться урожаю, где тут быть излишкам зерна, которые тщетно разыскивают в бедных крестьянских хижинах господские слуги? Им уплати королевский налог, потом налог графу за то, что живешь на его земле, пользуешься его водой, собираешь в его лесах грибы, ягоды и хворост и питаешься хлебом, который заколосился на поле, расположенном в его владениях. А сколько графской травы поела твоя корова, если она у тебя есть; сколько овса съела лошадь; сколько воды выпито ими и всеми вами из колодца? И за все это плати, плати, плати!.. За въезд через ворота замка - плати, плюс комиссионный рыночный сбор; за покупку или продажу какой-либо вещи опять же комиссионный сбор плюс налог на место, которое занимаешь. Да еще заплати при выходе стражникам, а выйдя, не забудь расплатиться с другими, стоящими с внешней стороны ворот, иначе в следующий раз тебя не пустят в замок, и ты не сможешь ничего ни продать, ни купить.

   А попробуй сказать что-нибудь, когда увидишь, как твое маленькое поле, на котором золотятся спелые колосья, безжалостно вытаптывается графскими лошадьми и борзыми. Тебя выпорют, а потом бросят в подземелье. Но, едва соберешь урожай, как появляются люди епископа и требуют налог - церковную десятину; за ними приходит графский управляющий с солдатами и забирает четвертую часть урожая. Остальное надо разделить: одну часть оставить под посев следующего года, другую перемолоть в муку и выпечь хлеб, которого, конечно же, не хватает до будущего лета.

   И это в лучшем случае, когда колос вызрел, озолотил собою поле. Что же делать при неурожае, если все лето стоит засуха или, наоборот, беспрестанно льют дожди? А ведь налоги от этого не уменьшаются нисколько. Раз ты земледелец, у тебя должны быть излишки, иначе как бы ты жил, не имея ничего про запас? Так полагают "грызуны" и нещадно обирают крестьянина, нисколько не заботясь о том, каково ему придется жить дальше, будет ли что обуть и надеть. У них забота одна - собрать налог, и они соберут его, пусть даже силой, не остановятся и перед убийством, если кто-то попробует возразить. Что стоит им, в конце концов, убить человека, если за это не накажут, поскольку они защищались от нападения черни и расправились со злостным неплательщиком, которому кроме последней рубахи больше нечего было отдать?

   Обо всем этом не раз уже думала Ортанс; о своей горькой доле самых последних бедняков в деревне думала она и сейчас. Кто же виноват в том, что графские свиньи, забравшись на их поле, перерыли его вдоль и поперек, и почти все посевы погибли? Кому пожалуешься?.. Теперь они остались без хлеба. Ортанс надо было накормить ребенка, и она решила нарвать лебеды, чтобы сварить нечто вроде супа, горького, правда, но вполне пригодного в пищу. Жаль, что, кроме этого, в горшок почти нечего больше положить, если не считать немного пшена, рыбью голову, морковь да один-два сухаря; несколько штук она бережно хранила в углу, под старыми гнилыми досками.

   Она вздохнула, поднялась со скамьи, тяжелой старческой поступью (хотя ей было не больше тридцати) направилась к дверям и вдруг остановилась. На улице залаяла собака, за ней другая, заржали лошади, послышались громкие голоса.