колонны бронетехники. Ни от какого оружия нельзя отказываться. В конце концов, она уже здесь.

Саша взяла ковш в обе руки и, преодолевая отвращение, выпила — до дна. Волна горечи захлестнула, выбила воздух из легких. И все сделалось очень просто и легко. Она вспомнила.

Нежные руки Веры, поправляющие ей волосы. Надежное плечо Щербатова, к которому так хотелось прижаться и сделаться слабой. Она ведь всегда хотела стать слабой, но не позволяла себе. Вот дурочка-то!

Саша счастливо засмеялась. Как глупо — она боялась, что снадобье лишит ее свободы. А ведь оно само и есть свобода. Свобода от ответственности, свобода от выбора, свобода от чувства вины. Свобода от необходимости быть субъектом этого паскудного исторического процесса.

Теперь все стало просто. Саша подняла глаза, ожидая приказа. Если ей велят сейчас вонзить нож себе в горло, она сделает это с радостью.

— Назови свое имя.

Всего-то?

— Суламифь.

Это было правдой, так ее назвали при рождении. Имя девушки из виноградника, нежной и слабой, ставшей наложницей великого человека.

— Не то. Еще раз. Назови свое имя.

— Юдифь.

Это тоже было правдой. Имя сестры, вписанное в ее документы по ошибке, приросло к ней ближе, чем данное при рождении. Имя великой женщины, которая смогла околдовать врага своего народа и убить его же оружием. Саша пыталась совершить что-то похожее, но ничего у нее не вышло…

— Не то…

У Саши перехватило дыхание, будто ее ударили. Она старалась как могла, но ее ответы не устраивали того, кто ей приказывал. Это было недопустимо, но как исправить дело, она не знала. Огляделась панически. Кругом был только хоровод, и он не снижал скорости. В нем не разглядеть было отдельных людей — а может, и не было уже никаких отдельных людей. Все происходило в молчании. Пламя свечей слилось в огненное кольцо, белые рубахи соединились с ним.

Больше Саше ничего не приказывали, и это было тяжело, почти невыносимо. Но голова работала ясно, и она попыталась вспомнить, что еще ей говорили сделать. Кровь. Немного крови. Нож. Вот так просто. Осторожно, стараясь не задеть вену, Саша надрезала левое запястье. Кровь пошла не сразу. Тяжелая капля медленно, будто нехотя выступила на коже и упала на земляной пол.

Земля ожила, вздыбилась, закипела. Только под Сашиными коленями она осталась неподвижной, а кругом бушевала, будто море.

Прямо перед Сашей вырос земляной столб. Он непрерывно двигался, колыхался, гнулся, постепенно обретая форму человеческого тела. Голем из чернозема, перемешанного с кровью.

Дело не в снадобье, догадалась Саша. Это хоровод. Люди не могут так долго, так неистово двигаться, оставаясь при этом людьми. Те, в хороводе — уже что-то другое. Они отрекаются от самих себя в этом движении — и воплощают то, во что верят.

Фигура становилась все отчетливее. Это определенно была женщина, коренастая и сильная, безо всякой хрупкости или изящества. Могучие ноги, мощные полные бедра, крепкий торс, широкие плечи, довольно большая и при этом отнюдь не рыхлая грудь. Черты лица выразительные, полные энергии, но грубоватые, словно вытесавший их скульптор торопился. Волосы едва касаются плеч.

Саша в изумлении откинулась назад, глядя на голема снизу вверх. Это тело она видела каждый день — и не видела никогда. Стоящая перед ней женщина была сильной, даже грубоватой, но невероятно свободной и… притягательной. Страх, стыд, чувство вины — для нее всего этого просто не существовало. От первобытной привлекательности этой женщины перехватывало дух. Она состояла из перемешанной с кровью земли, но всякая живая плоть откликалась на ее зов. И ведь это было ее, Сашино, тело, слепок с нее. Но в каком виде! Тихая еврейская девочка, скромная петроградская барышня, суровый армейский комиссар — она никогда не позволяла себе, даже представить у себя не могла такого разворота плеч, осанки, усмешки, взгляда…

Сударыня Мать, Мать Сыра Земля. Начало и конец всякой жизни. Она была здесь прежде христианства, прежде появления человека. Она дарила своим детям хлеб и принимала умерших в себя, превращая их тела в новый хлеб для новых детей. Щедро напоенная горячей кровью, она пробудилась, и на лице ее — ярость.

— Назови свое имя, — прозвучало извне.

Приказ, которого Саша должна слушаться. Но земляная женщина ответила вместо нее:

— Мое имя — Александра.

Это был заготовленный ответ, то, что Саша хотела сказать, пока свои желания еще были. Правда, но не вполне. Ее имя — и не ее.

Но если голем отвечает вместо нее, кто тогда она, для чего? Это были глупые мысли, эгоистичные, лишние. Саша решительно отбросила их и поднялась с колен.

С древними силами не торгуются, не молятся им, не льстят. Им только приносят жертвы.

— Забери все, что во мне есть, — сказала Саша Матери. — Возьми мою силу, мою волю, мою способность любить. Преврати меня в свое оружие.

— Что ты сделаешь для меня, дитя? — ярость на лице земляной женщины на мгновение сменилась ласковым любопытством.

— Я стану защищать тебя, — ответила Саша.

И прежде, чем договорила, поняла — не то! Та, что стоит перед ней, не нуждается ни в чьей защите. Черты глиняного лица поплыли, фигура начала осыпаться. Быстро нужен другой ответ!

Саша вспомнила своего приемного сына, до сих пор лежащего в поле, непогребенного, неоплаканного, и поняла, что должна сказать.

— Я отомщу за твоих детей.

Этот ответ был принят. Женщина обняла Сашу, крепко поцеловала в губы, вошла в нее и растворилась в ней. Две сделались одним. Кровь павших побежала по жилам, плоть соединилась с землей. Человек превратился в голема, порождение гнева, орудие мести, посланника мертвых в мир живых.

Саша огляделась. Хоровод теперь принадлежал ей, он всегда будет ее защищать. Слова бессильны были выразить принятую ею в себя ярость. Она изогнулась и закричала, как не кричала никогда — ни от боли, ни от любви. Крик рождался в человеческом теле, но кричала сама земля, пробужденная пролитой кровью. Земля разверзалась, чтобы поглотить наступающие на нее смертоносные машины, заживо похоронить чужаков, обратить в прах царство несвободы.

Потому что пролитая кровь всегда требует новой.