Убедившись, что стенки для него слишком гладки, они поспешно возвратились к останкам другого скорпиона. Один взгляд на него поверг их в изумление. Его хищно изогнутое жало составляло свыше трети длины хвоста, а само чудовище, не имевшее клешней, было непомерно раздуто в средней части и намного превосходило то, которое бешено металось у них в ведре.

— Это каркиносома скорпионис… — дрогнувшим голосом пробормотал мистер Кроссби и даже покачнулся от внезапно нахлынувшей дурноты. Сильно дрожавшей рукой он провел по вспотевшему лбу и опустился на песок. Песок под ним был жесток и холоден.

— Еще новость, — устало произнес он, — гигантский морской скорпион из силурийского периода… Второго периода палеозойской эры! Уму непостижимо!..

Бигелоу почти с испугом смотрел на вполне свежие, отнюдь не ископаемые остатки каркиносомы. Ни слова не сказав, он ринулся к ведру. Затем так же молча, хлопнув руками по карманам, бегом пустился к фургону за спичками. Вскоре он появился весь мокрый, с расширенными от волнения глазами.

Он чиркнул спичкой и поднес мигающий огонек к ведру. Там шевелилось нечто темное с оранжевыми пятнами по бокам суставчатого тела, тускло поблескивавшего под пламенем. Кроссби протянул руку и рванул ведро к себе. Оба тяжело и шумно дышали и, обжигая пальцы о спички, попеременно заглядывали в ведро.

— Палеофонус нунтиус, — наконец выдавил из себя Бигелоу в изнеможении сел на песок.

— Совершенно справедливо, — глухо, каким-то чужим голосом подтвердил Кроссби, — один из первых древнейших наземных скорпионов. Один из тех, кто вышел из морей, чтобы научиться дышать воздухом и заселить пустынные массивы суши.

Сейчас ученые напоминали людей, внезапно лишившихся рассудка или увидевших вблизи сонмы надвигавшихся на них привидений. Полчаса молчаливых размышлений и несколько сигарет не прояснили загадочной ситуации. Собрав хитиновые части каркиносомы в рубашку Кроссби и осторожно подняв ведро с палеофонусом, исследователи возвратились к повозке.

Не доверяя себе, они обратились к монографиям, и французский специалист по палеонтологической стратиграфии Термье окончательно рассеял их сомнения. Тогда они приступили к прерванному делу.

В густейших сумерках извлекались из песка загадочные создания силурийских морей — граптолиты, внешне так похожие на нежные веточки растений или удивительные спирали с тонкой насечкой. В сланцах ученым попалось несколько ископаемых отпечатков панцирных рыб, так называемые разнощитковые — птераспис, телодус, ланаркия — и костнощитковые — цефаласпис, гемицикласпис. И Кроссби, и Бигелоу знали, чем объяснялось, что первые, самые малоподвижные рыбы — и они же первые позвоночные — всегда были одеты в панцирь, а также лишены челюстей, которые позволяли бы им хватать, кусать и пожирать друг друга. Но вместо челюстей у них имелось небольшое отверстие, через которое они засасывали лишь очень мелкую пищу. Их врагами были беспозвоночные (головоногие) спруты древности, заключенные иногда в чудовищной величины раковины — прямые или завитые кольцом — и обитавшие только в морях; а в пресных и малосоленых водах, где возникли панцирные рыбы, на них охотились огромные эвриптериды (скорпионоподобные существа) с сильными крупными клешнями и кусающими челюстями. Это и заставило рыб одеться в костяную броню.

Вскоре после таинственных открытий Кроссби обнаружил часть черепа ранее найденного стегоцефала, наполовину заключенного в камень. Усталому Кроссби представилось, что в то время, когда владыками земли были гады, эта амфибия ползала тут в душных испарениях каменноугольных болот и гортанно квакала в сумрачной тиши готического леса. Теперь ее останки в беспорядке смешались, полураздавленные толщами песка. Кроссби действовал тонкой стальной иглой, осторожно короткими, щупающими уколами прочищая борозды на черепе от затвердевшего спекшегося песка.

От этого занятия его отвлек Бигелоу. Он залил гипсом и забинтовал часть длинного позвоночника стегоцефала, у которого хвостовые позвонки еще придавливала тяжелая каменная глыба. Ломами они откатили камень, и Бигелоу направился к повозке за водой, чтобы развести дополнительно несколько фунтов гипса.

Сквозь вой и свист внезапно поднявшегося ветра он услышал, как Кроссби прокричал ему вслед:

— Я был прав, небо в тучах! Надо ждать грозы!

Бранясь, Бигелоу полез в фургон. Он извлек алюминиевый таз, налил воды и принялся плескаться, наслаждаясь весьма относительной прохладой. Вытирать лицо он не стал, чтобы остудить его, а взглянув на свою рубашку, подумал о платяной щетке. Лихо выплеснув воду из таза на ближайшую лошадь, довольный собой, он снова забрался в фургон. При каждом резком движении от него поднималось серое облачко. В фургоне было темно, не лучше было и снаружи. Такое быстрое наступление темноты удивило его, и он выставил голову из фургона.

Ветер все усиливался. Его унылые напевы, несущиеся со стороны изъеденных ветрами и непогодой камней и шероховатых выступов скал, порождали тревогу. Из-за летевших по сумрачному небу обрывков туч слабо проступавшие звезды меркли горстями. Раз или два вверху возникло и задрожало зеленоватым отблеском пламя. Рокот грома пришел издалека. Тогда Бигелоу вспомнил о мешке с гипсом и, спрыгнув с повозки, зашагал к разрытой площадке. Сумрак быстро сгущался, искажая очертания камней и скал, лишая их объемности и цвета. Все становилось однообразным, серым и плоским.

Бигелоу предложил Кроссби последовать его примеру — пойти умыться.

— Сейчас разразится ливень, — уверенно заявил Кроссби, — и для меня будет большим удовольствием освежиться в его струях. Вот когда я по-настоящему умоюсь! А вы, мистер Бигелоу, пока могли бы унести гипс. Я что-то устал, не хочется двигаться.

Он остался лежать в яме, предвкушая удовольствие от первых капель дождя. Кроссби смотрел на еще светлевшую полоску неба, и мысли его снова вернулись к их странным открытиям. Сначала светлевшая полоска неба была шириной в его мизинец, но очень скоро она сократилась до толщины карандаша, как-то незаметно подошла к тонкому изломанному просвету, и в неуловимое мгновение края туч сошлись.

Бигелоу удалялся. Шаги его быстро замирали. Он насвистывал монотонную мелодию, которая опротивела мистеру Кроссби с первых месяцев их знакомства. Во всем остальном Бигелоу был славным малым, если бы не эта его мелодия, которая неотступно преследовала его годами. Ведь даже классическая ария, повторенная сто тысяч раз подряд, способна вызвать у слушателей образ намыленной веревки.

Мелкий дождь настиг Бигелоу возле повозки. Держа