Николай Дитятин Длань Одиночества

Глава 1

Драма начиналась с побега кофе. Клокоча и пенясь, оно вырывалось на свободу, объявляя: еще один день пришел за тобой, Никас Аркас.

Никас старался допивать остатки пренебрежительно, так, словно никакого врачебного запрета не было. Ведь его «кофе» был варевом, в котором молотые кофейные зерна сочетались с разными неожиданными ингредиентами. Самым безобидным из них был мускатный орех. А самым заметным: угрызения совести.

Кто-то сказал ему, что если пить маленькими глотками, то вреда не будет. У каждого человека есть такой знакомый-рационализатор, который, при случае, говорит что-нибудь удобное. «Ничего страшного, что ты не занимаешься воспитанием своих детей. Они вырастут самостоятельными людьми». Когда приходит время вспомнить, кто же сказал тебе такую ерунду, оказывается, что это был ты сам. Только в шляпе, с усами-щеточкой, и звали тебя, почему-то, иначе.

Итак, все начиналось с кофе. Грязной плиты и простого самообмана. Что было потом? Потом, без особой сенсации, почти без прессы, освещалась пропажа таблеток. Обычное дело. Аркас, возможно, сам перекладывал их. Или это были проделки сущности.

Однажды он просто обнаружил сущность на кухне. Шизофрения сидела на столе, нагая, сгорбившись над чем-то. Аркас собирался было грохнуться в обморок. Закричать. Сделать что-нибудь малодушное, подходящее случаю. До нее он никогда не сталкивался с видениями. Терапевт обещал, что галлюцинации ему не грозят, если Никас станет принимать лекарства. Про «кофе» он, конечно, не знал.

Сущность считала его таблетки. Их там было больше, чем следовало, ведь Аркас не принимал прописанное неделю. Сначала это был протест неуверенной самоуверенности. Жалобное: «мне не нужны все эти транквилизаторы!».

А потом, после появления сущности, Никас уже не мог возобновить курс. Он настолько отчаялся в изоляции, что буквально не мог остаться один снова. В конце концов, шизофрения, или Френ, как он ее неостроумно назвал, была единственной компанией, которая спокойно переносило странности Никаса. В том числе, его ночные вопли и привычку запираться на все замки. Ведь кто же еще станет жить с человеком, который навесил на балконную дверь четыре замка и щеколду. И спит только за ней. Вот уже два года. Кто, если не безумие?

Собака? Нет, собака это плохой выбор для человека, которого она хоть раз стерегла, не давая выбраться на волю. Начинаешь понимать, что собачья верность бывает крайне невыгодной.

Кошек Никас любил. Они ни разу не пытались отхватить ему ползадницы.

Но Френ была предпочтительнее. Хотя бы потому, что у них был регулярный секс. Аркас всегда оставался пассивен. Она приходила к нему, и вцеплялась словно голодная пиявка. Человек ощущал себя треснувшей сферой каждое утро, но остановиться не мог. Потому что каждый раз с замиранием ждал, когда эйфория первых минут сделает его счастливым и не помнящим. Ничего.

Никас не перестал вообще принимать лекарства. Какой-то рудимент оставшийся от инстинкта самосохранения, не давал его личности погибнуть. Человек рассчитал все дозы самостоятельно, так, чтобы Шизофрения не завладела им полностью. Что вызывало конфликты. И кражи.

Итак, шаг второй: мелкие бытовые споры между соседями.

После того как Никас, с грехом пополам, приводил себя в порядок, завтракал и одевался, ему предстояло еще одно испытание. День, проведенный на балконе, за написанием статей для издательства, либо, раз в неделю — она.

Лестница.

В лифте Никас находиться не мог, а ступеньки стремились вниз, на шестнадцать этажей. И на каждом из них могло ждать какое-нибудь ненужное приключение.

На одиннадцатом этаже жила, насколько мог Никас судить, семья селькупского старейшины. Он был знаком с этим народом после путешествия на крайний север. Что они делали здесь, вдали от пушнины и красной икры, было для Аркаса загадкой. Возможно, переправляли в тундру пальчиковые батарейки для радиоприемников.

Многокомнатная квартира старейшины была полностью заселена потомками. Эти потомки чувствовали себя стесненными в доступных пяти комнатах. Заботливый отец обратил внимание на лестничную площадку. Теперь там были: маленькие качели, вал игрушек, стоянка трехколесных велосипедов и пластиковый замок, загораживающий проход к мусоропроводу. Лестницы были обиты чем-то мягким. Перила закрыли полутораметровыми щитами из фанеры. Они были густо разрисованы цветными мелками. На страже постоянно находились несколько мрачных мужчин с цепкими раскосыми взглядами. Попробуй таким объясни, что у тебя клаустрофобия, и что ты шастаешь между играющими детьми без вредных замыслов.

Охрана, впрочем, к Никасу давно привыкла. Даже здоровалась от скуки. Иногда.

Больше на этаже никто не жил. Старейшина заселился со своим племенем очень давно и, как ни странно, желающих попасть на этот этаж больше не находилось.

На восьмом этаже тоже было неспокойно. Там жил участковый, который, отчего-то, очень не любил Никаса. Вечно скорбное лицо журналиста, его запавшие глаза и бледные губы, рождали в шерифе самые черные подозрения. Сгибы локтей у Никаса были чистыми, но это еще ничего не значило. В конце концов, он мог принимать наркотики и транквилизаторы нетрадиционно. Проверить задницу Аркаса на следы инъекций, шериф не решался. Однако, это не мешало ему цепляться, задавать неудобные вопросы при каждой встрече.

Объяснить свое преступное сходство с опытным наркоманом, Аркас не мог. Ему становилось противно от мысли об этом. Что не скажи — жалоба. И не то что бы участковый ничего не знал, о прошлом Никаса, — напротив. Просто он его не любил. Хотя бы за то, что Аркас портил ему настроение своей отечной рожей. Не смотря на то, что действия шерифа были очевидно незаконны, отечная рожа старалась не связываться. Не хватало ей, роже, только обыска в квартире, где можно было найти очень интересные препараты, которые не продавались в аптеках. И пистолет. Без лицензии.

Но самым жуткими были конкретно четвертый этаж, и все что шли ниже. Там можно было столкнутся со здоровенным недоброжелательным мастифом и его хозяином: мальчиком лет шестнадцати. На предвзятый взгляд Никаса это было все равно, что выдать парню заряженный ремингтон. Юноша был вежливый, приветливый, и очень любил свою лучшую в мире собаку. Он не мог понять, почему дядя бледнеет, потеет, и начинает прерывисто и хрипло дышать, словно конь мамелюка.

Конечно, Никас старался держать себя в руках. Он мрачно кивал на доверчивое «здравствуйте» мальчика, и неразборчиво бормотал что-то в ответ на: «Боря не кусается, поверьте, Боря — ласковее