пожалуйста, – мама пыталась говорить медленно и спокойно, но внутри ее всю трясло, она готовилась к тому, что придется увидеть. Смерть стала привычным, но по-прежнему страшным явлением.

Маму я не послушал и пробрался за ней. То, что увидел, долго стояло перед глазами: измазанные кровью женщины, рыдающие над телами своих умерших детей. Вероятно, мальчишки нашли неразорвавшийся снаряд.

Соседи подбежали и попытались оттащить обезумевших женщин от тех, а те кричали и вырывались, царапая землю и проклиная весь свет.

– О Господи, Света, – мама схватилась за голову, – как же так.

– Аня, он умер, мой мальчик, мой Ванечка умер… За что?! Почему вы его так невзлюбили?!

– Свет, ты о чем?.. Кто невзлюбил, ты же понимаешь, что ребята нашли снаряд сами.

– Нет! Это твой сын во всем виноват! – Света пыталась броситься с кулаками на свою подругу. – Если бы не твой отпрыск, твой гаденыш не разбил бы ему лицо, дети продолжили бы играть, он бы не умер. Не умер!

Мне повезло, что за деревом меня не увидели, я помчался обратно в дом. Тетю Свету силком повели домой. Люди начали расходится, все перешептывались о случившимся, это был не первый такой случай с детьми. Несколько мужчин, оставшихся в селе из-за плохого здоровья, поехали за милицией и врачами, а наши любимые старушки накрыли белыми тканями тела мальчиков и сидели неподалеку.

– Что же я скажу Коле? – пробормотала мама, стоя у дверей, но я слышал ее. – Ребенок не должен терять друзей в двенадцать лет…Когда уже это все закончится, с чего начать, опять.

Когда она зашла в дом, я стоял посреди комнаты, меня трясло, но я пытался не плакать.

– Сынок, Толя и Ваня, – мама не успела договорить, как у меня в ушах зазвенело, а вокруг стало почти темно, я почувствовал, что падаю.

Мама успела меня поймать, прижала к себе и дрожащими руками стала вытирать мои слезы, затем помогла подняться и дойти до кровати. Сердце билось в груди так быстро, что было больно, горло сводило от слез, мама еще долго гладила меня по голове. Когда я успокоился, она куда-то ушла.

– Соседки сказали, что после обеда ребята побежали в сторону холма, нашли там гранату и принесли сюда, попробовать разобрать. Кто-то из них слышал от военных врачей, что итальянские гранаты можно разобрать, чтобы они не сработали. Граната разорвалась в руках Вани, – мама села на краюшек кровати и сжала передник так сильно, что даже костяшки побелели.

– Что с Толей? – я сам все видел, но не хотел признавать.

– Он тоже не выжил, сынок, осколок отлетел ему прямо в шею.

– Как думаешь, им было больно умирать? – перед глазами все еще были окровавленные тела друзей.

– Военный врач сказал, что они не успели понять, что случилось …

– Это хорошо, – я посмотрел на маму. – Я не успел перед ним извиниться…

– О солнце, – мама обняла меня и заплакала.

Прошло пару месяцев, трагедия стала понемногу забываться, мы с ребятами стали чаще гулять, но родители каждый день напоминали нам о том, чего делать нельзя.

Я тосковал по друзьям, меня задевало то, что тетя Света перестала общаться со мной и мамой, считая виновниками смерти сына. Мы сочувствовали ей, зная, как тяжело терять родных, и хоть она нас старалась не замечать, я видел, как грустно она смотрит вслед маме.

Все меньше становилось детей в селе, умирали кто от болезней, кто по несчастью. С каждой смертью друга что-то во мне будто ломалось, напоминая о том, что как бы тихо и спокойно ни было дома, вокруг война.

Пропадали смех и веселье, взрослые были все измученны и истощены морально. Каждая смерть ребенка била в самое сердце. Толя и Ваня были не первыми и не последними детьми, погибшими из-за неосторожности, взрослые корили себя за то, что не смогли уберечь от опасности.