своего визави, молодая адвокатесса смутилась так, что, казалось, потеряла не только дар речи, но и способность мыслить. Все закончилось быстро и мирно. Спустя положенный срок бабушка получила свою долю наследства, которой стала распоряжаться "с умом":

– Катерине учиться надо будет, а нам еще и приданое ей готовить. Так что на эти деньги рассчитывать не будем.

Спорить никто не собирался, а отец заявил, что он будет работать еще больше, чтобы его семья не нуждалась.

– Галина работает не меньше тебя, устает очень, да еще дома все делает, – возразила бабушка.

Чтобы деньги не пропали, мы купили квартиру в хорошем районе, с ремонтом, чтобы потом ее сдать квартирантам. Не доверяя банкам и боясь какой-нибудь денежной реформы, бабушка присмотрела еще и дом в деревне. Добротный, с  большим садом, он понравился нам сразу. Отец не любил ездить в деревню – он "отдыхал" другим способом. А мне и маме там было хорошо. Как раз из деревни и вернулась бабушка, в разгар происходящих скандальных событий у нас дома. Утихомирив отца при помощи скалки и дождавшись, пока он уляжется в спальне, бабушка немного послушала его бормотание и тяжело вздохнула. Весь вечер мы обсуждали, как быть дальше. Точнее, что делать со мной. Я несколько раз пересказывала одно и то же, отвечая на бесконечные вопросы: как все произошло? Зачем я одна куда-то пошла на ночь глядя? Что делала в это время моя подружка? Какая это была машина и как я могла сесть в нее к незнакомому человеку? Моя легенда была давно отработана и полностью поддерживалась подружкой. Впрочем, с ней мы уже не общались так близко – ее родители заявили, что "дружить с этой Катькой нельзя!"

То, что их дочурка уже два года спит с разными парнями и принимает от них любые подарки – от шоколадки до небольшого количества денег, не имело значения, ведь об этом же никто не знал. Я была не из тех, кто выдает чужие тайны. Отец подружки беспробудно пил, зарабатывал мало, и его часто выгоняли с работы. Находясь в бессрочном отпуске дома, он становился злой, требовал денег на бутылку водки или стаканчик вина в "рюмочной", и, если ему было отказано, награждал тумаками жену и детей.

Пить и драться было обычным явлением в нашем дворе, и на это серьезного внимания никто не обращал.

Наконец бабушка вынесла свой приговор:

– Никакого аборта! Родит спокойно, с ребеночком помогать будем. Я уж точно сидеть с ним могу, силенок хватает пока. А тебе, Катерина, учиться надо, институт закончить обязательно. Из-за какого-то гада жизнь портить единственной внучке не дам! Колька, негодяй, руку на ребенка поднял. Ну, пусть только попробует еще один раз хоть пальцем…башку ему отрублю. Так и отлетит к чертовой матери! И ты, Галина, хороша. Почему за дочь не заступилась? Хватит уже его бояться, отпор надо дать как следует – и он притихнет. Это они смелые, пока в ответ по харе не получат.

Бабушка сердито закурила очередную сигарету и на мамино робкое замечание, что Коля, в общем, хороший, только иногда от пьянки как зверь делается, резко ответила:

– А на зверя есть рогатина!

Постепенно у нас в доме все наладилось. Отец смирился, что "Катька в подоле принесет скоро", и даже вопрос, что теперь скажут его друзья, больше не имел никакого значения.

– Какие еще друзья? – грозно спросила бабушка, – пьянь твоя из рюмочных?

– Ты, мать, это зря… Они тебя, знаешь, как уважают? Вот Петровна, говорят, это – человек! И во дворе так все думают.

Бабушку, действительно, многие побаивались. Она не лезла за словом в карман, вмешивалась в скандальные ситуации и разборки, выступая в роли какого-то третейского судьи. Петровна – так обычно называли ее во дворе – являлась самым настоящим авторитетом, и мне заранее было стыдно оттого, что внучка такого уважаемого человека скоро опозорит семью, родив в пятнадцать лет ребенка без мужа. Но наша Петровна так не считала. Она несколько раз повторила, что рождение человека никогда еще позором не было. И не будет.

И если кто посмеет хоть как-то высмеять меня или слово дурное сказать, то он будет иметь дело с ней лично.

Бабушка забрала мои документы из школы, где я училась, и мы отнесли их в школу вечернюю, куда меня с радостью приняли, едва завидев оценки. Было решено, что учиться я буду до Нового года, а дальше видно будет. Ведь роды для пятнадцатилетней девочки испытание слишком серьезное. Во дворе обо мне ходили разные слухи, но никто ничего толком не знал. Остаток лета я провела с бабушкой в деревне и почти ни с кем не общалась. Да и не больно-то хотелось, если честно. У меня скоро должна была начаться совершенно другая жизнь, к которой я и готовилась потихоньку. Страшно мне не было нисколько. Поддержка родных сделала свое дело – я не боялась материнства, даже такого раннего. Детей я любила всегда, а своих двоюродных братишек просто обожала до безумия. После гибели семьи тети Светы я тосковала по ним по всем, но веселые мальчишки-близнецы стали для меня на всю жизнь незаживающей раной. Первое время после трагедии я как будто окаменела и горе переносила с большим трудом вместе с Кнопкой. Бедная такса выла несколько дней подряд, а потом почти год сидела в коридоре у входной двери, и в ее несчастных глазах читался один вопрос: когда?

На городском кладбище бабушка поставила памятник  погибшим родным. Могила была большая, и наша Петровна взяла с нас троих слово – похоронить ее именно в этой могиле. Это мое завещание вам, строго сказала бабушка. Вместе с ней я часто ездила на могилу, в которой никто не лежал. Там я рассказывала шепотом свои новости тете Свете и братишкам, глядя на их общую семейную фотографию. Когда бабушка узнала о моей беременности, то запретила мне посещать кладбище. Первое полугодие я закончила на "отлично".  В вечерней школе учиться было намного легче, чем в обычной. В классе у меня появились две новые подружки, с которыми я иногда ходила гулять. В третьей четверти я не проучилась ни одного дня. После новогодних каникул меня положили в роддом, в отделение патологии, и вскоре я родила девочку.

– Два килограмма шестьсот граммов, сорок девять сантиметров, – повторяла я про себя как молитву, желая поскорей увидеть дочку. Мое сокровище принесли вечером, и сердобольная медсестра помогала мне справиться с первым кормлением. Через неделю нас выписывали домой, и у меня больно сжалось сердце – у моей дочурки никогда не будет папы. Малышку передали на руки моему отцу, и впервые за долгие годы я увидела, что у него увлажнились глаза.