дождевая вода исчезала в глубинах космоса, будто в пасти ненасытной харибды – требуйте больше боли, больше криков, больше страданий – доносился громоподобный голос из бездны, кусочек за кусочком поглощал бездонный рот чудовища, пока наконец не закончилось жертвенное мясо и не затихли стоны умерших – на земле воцарился вечный холод, застыла луна, ночь спрятала друг от друга испуганные взгляды людей.

Джек вытер мокрые щеки воротом шерстяного свитера. Ворсинки неприятно закололи кожу. Он приподнялся, сел на край матраса и словно спелые сливы, свесил ноги вниз.

Болтая ими туда-сюда, Джек отрешенно смотрел в угол комнаты.

Потом повернул голову по направлению к двери и обнаружил, что та открыта. В узкой полоске между нею и стеной он увидел старую лестницу, которая уходила вверх, на чердак.

Джек обхватил себя руками, словно хотел согреться.

Лестница – один большой организм, израненный, печально вздыхающий, древний как сама жизнь, ступеньки, перила, тожа часть этого оргманизма, кровожадного и беспощадного.

Оно было больше, чем казалось на первый взгляд.

Оно уходило дальше, по трубам, стенам, шторам, пряталась под обоями, было в проводах и деревянных панелях, поднималось вверх на чердак и опускалось вниз в темный и сырой подвал, оно извивалось, словно щупальцы осьминога, и скользило по висящим картинами, лампочкам, половицам, веками пряталось в кирпичной кладке, прыгало с шкафа на шкаф, ползало от стола к столу, все трепетало от его прикосновений, приходило в нервное беспокойство, дрожало и сжималось, оно слышало каждый звук, чуяло каждый запах, томилось в бетоне и железных сваях – ждало, ждало, ждало, как кромешный ужас, прячущийся в темноте, смотрело, как съедают друг друга влюбленные пары, как нормальные люди сходят с ума и в один день, ни с чего, вышибают себе мозги, видело, как кто-то погружался с головой под воду, а кто-то сгорал, оставляя после себя лишь черное пятно посреди комнаты, под его взглядами люди рождались и умирали, творили нечто новое и уничтожали старое, все изменялось вокруг, лишь оно было таким, как всегда – ждало, ждало, ждало.

Джеку стало не по себе.

Он спрыгнул с кровати, захлопнул дверь и подошел к окну.

Там его уже дожидалось придвинутое почти вплотную к подоконнику кресло. Поверх него был наброшен пушистый плед. На подлокотнике лежал старый папин бинокль.

Джек плюхнулся в кресло, как в ванну с теплой водой.

Когда-то он видел в это самое окно, как дог преподобного Риббентропа, весь в ранах и колдобинах, бешеный носился по округе и лаял на прохожих. Позвонили в городскую службу. Приехал мужчина на старом фургоне, в синем потрепанном комбинезоне. Вышел с винтовкой в руках и одним прицельным выстрелом убил собаку.

Зрелище было невероятное.

Тогда Джек еще радовался подобным вещам, даже не взирая на то, что он любил этого дога и иногда кормил его украденными со стола рыбными палочками.

И вот такое. Бешенство.

– Тут ему уже ничем не поможешь, – с ученым видом сказал Юджин и спустил очки чуть вниз. – Бешенство неизлечимо.

Все одобрительно кивнули, никто не решался возразить.

Ну раз так говорит Юджин.

Было невыносимо жарко, словно ребят кинули в печку и решили чуть подрумянить. Запах цветущей сирени вызывал приступы чихания у Тома Хупера, который из года в год страдал от аллергии, заставляя всех отойти подальше, когда из его покрасневшего носа вот-вот вылетит залп мокрых соплей.

Спустя минуту вмешался Дерек:

– Это Уолтер Краун, – он отодвинул всех руками и взобрался на бетонный блок, чтобы возвышаться над всеми, словно пророк. – Мне отец говорил, что тот вернулся с войны. И теперь все время пьет, колотит жену как невменяемый. Вообщем, тот еще мерзавец. Но стреляет, как бог. Только дай ему винтовку и все, считай что цель уже труп. Он никогда не промахивается.

– А почему он тогда мается на такой жалкой работе? – робко спросил Джек, боясь, что его примут за неуча.

– Да потому что сбрендил, с головой у него что-то не так. Вот и вынужден отстреливать бешеных псов.

Джек и все остальные понимающе кивнули.

Если беда с головой – пиши пропало. Никому из них не хотелось рехнуться, как когда-то рехнулся Уолтер Краун.

Джек вздохнул, как фото из слайд-шоу, перед ним проплывали старые добрые деньки.

Сейчас все было иначе. Хотя прошло всего-ничего…

Улица казалось пустой.

Многие, кто жил по соседству переехали в другой район или вовсе покинули город, в один день упаковали самые необходимые вещи и умчались куда глаза глядят, даже не сказав – прощай.

Обычные дома и дома с забитыми окнами, заросшим бурьяном двором, шли один через другой, в шахматном порядке.

Чем больше людей уезжало, тем менее сплоченней становились те, кто остался.

Никто уже не делился последними новостями с соседом, не устраивал барбекю на заднем дворе, дети не носились по улице играя в бейсбол.

Все пряталась в своих норах и предпочитали лишний раз не высовываться.

Коллективная память постепенно стирала воспоминания о прежних счастливых годах.

Оставался лишь дождь.

Который подбирал всю грязь – ветки, доски, опавшие листья, банки из-под пива и нес их вниз по улице.

Туда, куда уходили все воспоминания.

3

Джек уютно разместился в мягком кресле. Подперев ладонями влажные от слез щеки, он посмотрел в окно.

По затопленной дождем улице бегал отряд из шести-семи ребятишек.

Точнее сосчитать было трудно.

Они бегали так быстро и ритм их движений был такой странный, что иногда казалось, что их там больше десяти.

От неожиданности Джек слегка приоткрыл рот и смотрел на резвящихся детей, как завороженный.

Давно он не видел такого веселья.

Кто же это? Неужели вот там, с широкими плечами Билл Качински. А вот то малыш Ллойд?

Он пытался присмотреться внимательнее.

Не может быть. Билл уехал год назад. А малыш Ллойд умер.

Дети в желтых дождевиках и натянутых почти до колен резиновых сапогах, носились как сумасшедшие.

Двое из них, один был худ, как безымянный палец, другой странно сутулился, словно ходил с горбом, прыгали в центр лужи и пытались тем самым поднять в воздух высокие волны. Остальные отскакивали в сторону, боясь что их накроет с ног до головы грязной мутной водой.

Некоторые вопили и громко смеялись.

Другие стояли и ждали своей очереди.

Джека охватила тоска. Не смотря на запрет матери, он хотел выбежать наружу и присоединиться к дикому веселью.

Но он смиренно сидел в кресле и продолжал смотреть.

Усталые от постоянной беготни, дети переключились на запуск бумажных корабликов, брошенные в центр кипучего потока и тут же подхваченные стремительным течением, те неслись вдоль бордюров, отдавшись во власть безудержной