жизни в ней похоронил. Ради бога, молю тебя, оставь эту материю, страшись ее не меньше, нежели чувственных увлечений, потому, что и она может лишить тебя всего твоего времени, здоровья, покоя, всего счастья твоей жизни…».

Михаил Сергеевич, сам удивленный тем, что вдруг вспомнил давным-давно прочитанные строчки, покачнулся несколько раз с носка на пятку, оглядел класс. Вроде слушают с интересом.

– А теперь угадайте: о чем шла речь.

– Бухал, что ли? – буркнул Смоляков.

– Нет, он вообще не пил и не курил.

– Наркота?

– Думаете, в жизни больше ничего не существует? Нет, отцом офицера был известный венгерский математик Фаркаш Бойяи, по сочинениям которого в те времена обучалась вся Венгрия, и писал он о пятом постулате Евклида.

– Это про параллельные линии, которые не пересекаются, – проявила свои познания Верочка.

– Темнота, – снисходительно бросил Андрюша Немкович, – признанный лидер класса. – Через точку, не лежащую на прямой, проходит только одна прямая, лежащая с данной прямой в плоскости и не пересекающая её.

– Верно, – кивнул Михаил Сергеевич, – но Янош Бойяи предположил, что таких прямых может быть по крайней мере две.

– Так это же геометрия Лобачевского, – Андрюша пожал плечами.

– Да, но Янош Бойяи ничего не знал о работах Лобачевского. Отец его, тоже выдающийся геометр, пытался в свое время взять эту неприступную крепость, потому и отговаривал сына от занятия, казавшегося ему бесплодной игрой мозгов.

***

В маленькой комнате полумрак. Худощавый молодой человек в расстегнутом военном мундире склонился над листом бумаги. Давно надо зажечь светильник, но жаль терять время. Чертежи налезают один на другой, буквы все мельче, мельче…

Юноша раздраженно отбрасывает темные пряди волос, падающие на глаза, тянется за чистым листом, но вместо него в руку попадает письмо отца: «Не пытайся одолеть теорию параллельных линий ни тем способом, который ты сообщаешь мне, ни каким-либо другим. Я изучил все пути до конца; я не встретил ни одной идеи, которую не разрабатывал бы» …

– Вздор! – письмо отца летит в угол, а вместе с ним на пол с грохотом падает чертежный прибор.

Хочешь – не хочешь, приходится вставать, с трудом возвращаясь в реальность. Дверь в комнату открывается:

– Господин младший лейтенант, быть может…

– Вон!!!

Янош Бойяи вздрагивает, испугавшись собственной вспышки гнева. Все чаще проявляются раздражительность и несдержанность, унаследованные от матери. Так он и правда восстановит против себя весь гарнизон крепости. Потом будут ходить легенды о его поединках… Но что он может поделать? Мир, который живет в голове – похож на фантастическую сказку, однако, Янош точно знает – это не бред умалишенного. Все его пространственные образы соединяются логикой, создавая новую геометрию, в которой нет изъяна. Лишь в музыке – столько же гармонии. Янош бережно достает скрипку.

***

Михаил Сергеевич сам увлекся. От возбуждения он говорит все быстрее, по-прежнему покачиваясь с носка на пятку и бросая короткие фразы ученикам:

– Десять лет потратил Янош Бойяи на то, чтобы довести исследования до конца. Отец не понимает работы сына, но соглашается помочь с публикацией. В 1832 году он публикует свой курс математики, приложением к которому печатает работу сына, так называемый «Аппендикс». Книгу старший Бойяи посылает другу детства, профессору Геттингенского университета Гауссу с просьбой сообщить мнение о работе сына: «Мой сын ставит на твое мнение больше, чем на отзыв всей Европы».

Михаил Сергеевич вдруг отвлекается от рассказа:

– Кто помнит, откуда строчки:

«С душою прямо геттингенской,

Красавец, в полном цвете лет,

Поклонник Канта и поэт.

Он из Германии туманной

Привез учености плоды…»

– Ну, Михаил Сергеевич, вы всегда так, на самом интересном месте прерываетесь, – недовольно бурчит Сашка Денисов.

– Потому, что, друзья мои, книги читать надобно. Ибо сказал классик: «Вдохновение нужно в поэзии не менее, чем в геометрии».

– Это Пушкин, – робко произносит Наташа Лукьяненко. – Он о Ленском писал:

«Вольнолюбивые мечты,

Дух пылкий и довольно странный,

Всегда восторженную речь

И кудри черные до плеч».

– Умница, – Михаил Сергеевич улыбается, а Юрка Ковальчук смотрит на Наташу так восхищенно, что она краснеет и опускает глаза.

– В начале девятнадцатого века Геттингенский университет был популярен среди либерального дворянства России. Там учились братья Тургеневы, правовед Куницын. Помните пушкинское: «Куницыну – дань сердца и вина, он создал нас, он воспитал наш пламень»; вот поэтому Пушкин и отправил туда Ленского. А осенью 1808 года в университете прочитал свою первую лекцию о применении астрономии в мореплавании и в службе точного времени Карл Фридрих Гаусс. С этих пор имя его словно магнит притягивало в Геттингенский университет молодых людей, дерзнувших заняться математикой.

***

Тусклая свеча освещает небольшой стол, конторку, выкрашенную белой масляной краской, узкую софу да единственное кресло, в котором сидит, слегка наклонившись вперед, еще крепкий немолодой мужчина. Легкая черная шапочка прикрывает седые волосы, из-под длинного коричневого сюртука топорщится жилет и белая рубашка с отложным воротником.

Профессор Геттингенского университета, директор астрономической обсерватории, тот, кого уже давно называют «королем математиков» – непритязателен к быту. После смерти второй жены его мучает бессонница, и лишь наука дает возможность отвлечься.

На столе – пара неоконченных писем да книга Фаркаша Бойяи, доставленная с оказией. Когда-то, студентами, они принесли друг другу клятву в вечной дружбе… Каких только глупостей не наделаешь в молодости. Часами тогда они беседовали о доказательстве пятого постулата Евклида, но Фаркаш ошибался в расчетах.

Гаусс отложил в сторону начатое письмо коллеге, пробежав глазами последнюю строчку: «Вот уже несколько недель, как я начал излагать письменно некоторые результаты моих собственных размышлений об этом предмете… никогда мною не записанных…». Вздохнул и неохотно распечатал сверток с присланной книгой. Судьба давно развела бывших друзей, странно, что Фаркаш упорно не хочет понять этого.

Читать чужой курс математики? Право, у него нет для этого ни времени, ни желания. Перелистнул страницы, собираясь закрыть, но в глаза бросилось: «Приложение, содержащее науку о пространстве абсолютно истинную, не зависящую от истинности или ложности аксиомы Евклида…».

Король математиков не оторвался от книги, пока не дочитал Приложение до конца. Теория молодого Бойяи содержала именно те результаты, которые Гаусс начал записывать. Что же,