что особо не надеясь. Моя одежда была в ужасном состоянии, меха совсем не грели. И страх поселился в моей душе. Куда мне деваться? Как я могу маменьке показаться с такими новостями?

Меж тем, я подошла к карете, и открыла дверцу. Внутри спал Павлуша, крепко обнимая плетеную корзину.

– Паша, – позвала я, касаясь плеча возницы.

Мужчина встрепенулся и тут же проснулся. Паша был достаточно крупным, и на удивление проворным.

– Барышня! – воскликнул он почти радостно.

Я невольно улыбнулась его реакции.

– Поедем домой, Павлуша, – произнесла я, усаживаясь в экипаж.

– Анна Петровна, там, в корзине кое-какая еда… – буркнул он, и уселся на козлы.

Карета тронулась. К еде не притронулась, есть мне не хотелось.

Что все это значит? Кто все эти люди? Почему они продержали меня у себя и отпустили? Что стало с папенькой и Николаем? Почему они были на площади? Спас ли их Антон?

Все эти мысли кружились в моей голове, не давая покоя, пока я не задремала.

Павлуша, неожиданно резко осадил коней. Я ударилась головой спросонья о дверку экипажа, когда услышала голоса.

Я выглянула в окно. До дома оставалась не менее пары верст. Уже были видны белые очертания колон на склоне. Но нашу карету окружили люди в царской форме. Цвет их обмундирования указывал на принадлежность не известную мне прежде. Люди в такой форме расстреляли восстание не площади!

Один из гостей, офицер, подошел к карете и распахнул дверцу.

– Анна Петровна Боткина? – спросил он.

Я быстро кивнула, с опаской на него взглянув. Я не представляла, чего от него ожидать.

– Вам придется последовать с нами, сударыня, – только и сказал он, подавая мне руку.

– А в чем дело, офицер? – я проигнорировала его галантный жест.

– Моя фамилия Кропоткин, Анна Петровна. Необходимо, что бы вы проследовали с нами.

Я не могла, открыто противиться войскам царя, поэтому все же покинула свой экипаж. Единственное, о чем я мечтала, это быстрее добраться до дома. Но судьба распоряжалась иначе.

Меня усадили на лошадь, и обратно, в Город, я возвращалась уже верхом. Место, к которому меня подвезли, заставило меня испуганно оглянуться на Кропоткина. Это была контора дознавателей, с прилегающими к ней камерами для преступников. Одним словом – тюрьма.

Офицер не заметил моего взгляда, или сделал вид? Он помог мне спустится с лошади, и повел к зданию. Потом через какой-то коридор, вниз по лестнице, и снова коридор…

Через два поворота я окончательно перестала ориентироваться. Казалось, Кропоткин этого и ждал. Неожиданно он остановился, и отпер дверь.

– Сюда, Анна Петровна, – сказал он, и втолкнул меня в темное, сырое помещение.

– Но… – когда я оглянулась, дверь за мной тщательно  запиралась. Сквозь зарешеченное оконце я увидела сосредоточенное лицо Кропоткина.

Меня посадили в камеру, как какую-то преступницу!

– Что происходит?! Почему вы запираете меня?! – приникнув к двери, спросила я.

– Завтра за вами придут. Отдыхайте.

Он развернулся и ушел.

Тишина и сумрак обступили меня. Мне стало страшно. Сырой, затхлый воздух помещения пробирал до костей. Я поежилась и обхватила себя руками. Слезы покатились по лицу. Я всхлипнула, и услышала, как где-то в углу пискнула мышка. Так же тихо и жалобно, как я.

Не буду описывать эту ночь. Ведь эта оказалась самая жуткая ночь в моей прежней жизни. Как оказалось, помимо мышей, там были еще и пауки, камера продувалась всеми ветрами, а стены источали сырость. Ужас, сковавший меня, заставил забиться в дальний угол камеры, как какую-то нищенку, и просидеть там безмолвно, и без движения почти до рассвета. Только моя муфта и накидка спасали меня от воспаления легких или обморожения.

Когда первые лучи солнечного морозного утра проникли в мою камеру, входная дверь распахнулась, и вошел Кропоткин.

Я тяжело поднялась на затекшие ноги, не позволяя офицеру помогать мне.

– Александр Сергеевич желает принять вас, – произнес Кропоткин, широким жестом приглашая меня в темный узкий коридор.

Я сдержанно кивнула, и направилась за Кропоткиным. Хотя все мое негодование было готов обрушиться на голову того самого Александра Сергеевича.

Кропоткин вывел меня в наиболее освещенную часть этого проклятого здания, и моему ужасу не было предела, когда я увидела, что весь подол моего платья пропитан грязью и водой. Мех на муфте и накидке скатался, и потерял всю свою прелесть. Если мне придется вернуться в камеру, я наверняка, замерзну там…

Наконец, передо мной  распахнули входную дверь. И я оказалась в светлом, и главное, теплом помещении. В центре стоял стол, за ним сидел человек. Его грузная фигура, с тяжелым вздохом поднялась со стула, и тот облегченно скрипнул. Мундир, едва сдерживаемый золотыми пуговицами, казалось, вот-вот треснет. Мужчина, если этого толстяка так можно было назвать, изъял из жировых складок своего необъятного тела носовой платок, и обтер свой взмокший лоб. Его редкие  темные волосы, едва прикрывали лысину. А толстое, с тройным подбородком лицо, приобрело лиловый оттенок.

– Наконец-то, – начал он, указывая мне на стул, – вы Анна Петровна, решили наградить меня своим обществом!

Я села на стул и тут же пожалела об этом, пропустив мимо ушей его  колкую реплику. Нестерпимый, жуткий запах пота заставил меня молчать. И каждый раз, когда Александр Сергеевич  делал движение, новая волна зловония  накатывала на меня. Помимо всего прочего, в комнате оказалось невыносимо душно.

Инстинктивно, я прикрыло лицо рукой, но это не помогло. Господи, помоги мне! Я вспомнила о причине моего пребывания здесь, и уже ничто не смогло остановить меня. Резко, насколько это возможно, я поднялась со стула. Александр Сергеевич и Кропоткин удивленно на меня уставились.

– Для начала, – сказала я, про себя отмечая, что стоя запах, почти терпим, – мне  очень хотелось бы знать, уважаемый Александр Сергеевич, по какому праву вы держите меня в тюрьме, как какую-то преступницу?! Разве я совершила преступление?

– Сядьте, барышня, – небрежно кинул толстяк, – и дождитесь вопроса. Только я здесь задаю вопросы.

В его голосе послышалась угроза, которую, как он думал, я не могла проигнорировать.

Стул снова жалобно скрипнул, когда Александр Сергеевич сел.

– Вы ответите за такое отношение ко мне, – холодно отозвалась я, всем видом своим, оказывая пренебрежение.

Толстяк усмехнулся.

– Если что, моя фамилия Белов, – не скрывая насмешки, произнес он.

– Не думаю, что таким непосильным трудом было бы узнать фамилию человека, подобного вам, –  ответила я, сдерживая себя невероятным усилием, и высокомерно