начала: от таких нужно держаться подальше. Поэтому я резко развернулась и бросилась прочь, судорожно думая, как объясню свой побег отцу. Ведь он решит, что это из-за него…

– Осторожно!

Чьи-то руки поймали меня за плечи и удержали на месте. Я поняла, что полоумный художник догнал меня, и успела поразиться его феноменальной скорости. Как вдруг, подняв глаза, поняла, что на меня смотрит совсем другой человек.

Совсем. Другой. Человек.

Настоящий Михаил Светлаков – вечно серьёзный и немного смурной.

– У тебя правда есть брат-близнец! – выдавила я, и на этот раз это был не вопрос.

Таинственный незнакомец кивнул и порывисто прижал меня к себе. Я уткнулась носом ему в шею – сегодня без шарфа – и закрыла глаза. Мы были вне времени и вне пространства. И я покраснела. Я вообще легко краснею.

– Прости, что тогда исчез, – шепнул он мне на ухо, и сложно было разобрать, какой у него голос, – но это был лучший голос на свете. – Мне нужно было…

– Понимаю. А потом исчезла я.

– Переехала?

– Нет. Испугалась тебя.

Я отстранилась, чтобы видеть его лицо. Казалось, он удивился, но я выразительно покосилась на холсты, из которых так и хлестало гневом и горем, и он кивнул:

– Справедливо.

– Все гении немного сумасшедшие, – заметила я.

Он улыбнулся, и родинка на левой щеке спряталась в морщинках под глазами.

– После выставки… сходим куда-нибудь?

Я помедлила одно осторожное мгновение. И решилась:

– Поедем на метро.