вперед, следуя своим влечениям и не боясь ничего, потому что Бог нас ведет и все, что мы делаем, необходимо протекает по воле его».

В последней фразе отчетливо виден тот, говоря словами позднего Лаврова, «теистический фатализм», который выступал основой его юношеских философских размышлений, опорой его устремления «идти твердо вперед… не боясь ничего». Все, что я делаю, считает Лавров, необходимо для неизменных вечных законов природы; действия человека, как и все его окружающее, подлежат божественному предопределению. Бог дает формулу жизни. Тем же, кто утверждает, что фатализм — вздор, Лавров готов разъяснить: фатализм вреден, если он составляет господствующее верование целого общества, целой нации, по для человека мыслящего он источник истины, спокойствия и даже счастья. «Идея совершенного рабства в отношении к Богу нисколько не может оскорбить человека, несмотря на его всегдашнее стремление к свободе…»

…Меня волнений много ждет, Мой крест тяжел, но я спокоен — Я слышу глас: терпи! вперед!

Но: «У меня в душе… такое отвращение от всякого рода неволи — неужели… душа подчинена неразрывным законам природы, от которых она уклониться не может? — Если же я свободен, отчего я так немощен и слаб?..»

Недоумения, сомнения, болезненные вопросы — все доверяет своему дневнику ^Лавров. Это первый документ его философских исканий.

Годам к двадцати — двадцати двум Лавров познакомился с основными аргументами атеистического миропонимания. По его воспоминаниям, какую-то роль здесь сыграл один врач, убеждавший его: если действительно признавать фатальность хода природы и человеческих судеб, то к чему приплетать сюда еще и бога, ведь и без него все будет происходить по закону неизбежности…

С раннего детства с увлечением читал Петр исторические сочинения. Это чтение продолжалось и в училище. «Я помню его рассказ о том, — писал Русанов, — как, лежа где-то на полу, он читал ночью, при свечке «Историю французской революции» Тьера и страшно увлекся описанием суда над королем Людовиком XVI-м. К социализму он стал приходить рано; его внимание было прежде всего обращено на социалистическую критику современного брака и современной семьи».

Обстоятельства знакомства Лаврова с «Трактатом о домашней земледельческой ассоциации». выдающегося французского социалиста Шарля Фурье не лишены комического колорита. Когда, окончив училище, молодым офицером Лавров приехал в Мелехово, Лавр Степанович дал ему эту книгу Фурье; отец счел ее за пособие по агрономии, однако очень странное. Здравая, с точки зрения Лавра Степановича, мысль автора — как утроить продукты земледелия — сопровождалась какими-то отступлениями от дела, уму его непостижимыми. Не поможет ли сын разобраться? Так Петр Лаврович получил в руки одно из основных сочинений Фурье…

Но книги, хоть и жить без них Петр не мог, жизни не заменяли. Все внимательнее вглядывается он в окружающую действительность. Уже и в семнадцать лет что-то тревожное точит его душу, бередит ум.

1840 год, 27 декабря: «С тех пор, как Наполеон своей быстротой уничтожил все тактические теории; с тех пор, как Европа увидела, что можно в три дня разрушить вконец и преобразовать целое государство, все и вся требуют постепенности, потому что теперь менее, чем когда-нибудь, можно надеяться на будущее. Бог знает: сегодня я верноподданный самодержавного Государя Всея России, а завтра что будет, не знаю. Весь свет теперь ходит по волкану, который готов погубить все окружающее и создать новые горы, реки, государства… Может быть, судьба меня приведет быть свидетелем многих важных политических происшествий…»

18 января 1845 года Лавров набрасывает стихотворение памяти декабристов «Воспоминания 1825 г.». Эпиграф — из Рылеева: «Не сбылись, мой друг, пророчества пылкой юности моей». Стихотворение о героях, овеянных славой Бородина, дошедших до Сены и душою рвавшихся к «новой славе» («И в молодых взволнованных умах кипела жажда дел…»), о том, как «Русь усталая с улыбкой внимала» им, о том, как царь боялся их, боялся «упасть» и потому железною рукою предал «прекрасное предание» забвению. И их уж нет! Кто помнит имена? И даже память о «певцах погибших» — преступленье… Что же остается?

Какие «забытые страницы» читает в эти годы Лавров, мы не знаем, но безусловно, что процесс формирования его будущего мировоззрения — мировоззрения атеиста, социалиста и демократа — начинается в это время, где-то в середине 40-х годов, и идет бурно, напряженно.

Между тем в феврале 1845 года Лаврова производят в поручики, а два года спустя, не спросив разрешения отца и вопреки его воле, Петр женится.

Об этом ходили легенды. Рассказывали, будто чуть ли не через окно увез будущую жену артиллерийский поручик… Вряд ли это правда. Зато совершенно достоверно, что очень красива была вдова титулярного советника Ловейко Антонина-Цецилия. Говорили, что, когда она была еще барышней, встретил ее раз на улице Карл Павлович Брюллов, разузнал, кто она, и просил разрешения писать с нее мадонну.

По происхождению Антонина Христиановна (урожденная Капгер) была немкой. Братья ее находились на русской службе. Иван Христианович занимался военно-судебным законодательством, где весьма преуспел, став в 1851 году сенатором. Александр Христианович — один из первых выпускников (1831 года) Артиллерийского училища; окончив затем Военную академию, он прославится позже отличной службой на Кавказе и в 1860 году также сядет в кресло сенатора. Скорее всего через Александра Капгера и познакомился Петр Лаврович со своей будущей женой (братья ее вплоть до ареста Лаврова — желанные гости его дома).

Петр увлекся сильно и любил Антонину преданно. А в 1860 году на отдельном оттиске статьи о Пьере Абеляре написал посвящение Антонине Христиановне: видно, рассказ о романтической любви знаменитого французского поэта-философа XII века и Элоизы что-то пробуждал в сердцах супругов Лавровых…

Брак их имел последствия — Лавр Степанович деньги сыну присылать перестал.

8 ноября 1848 года у Лавровых появился первенец, Михаил. Через год родилась девочка, нареченная Елизаветой, наверное, в честь матери Лаврова. 17 ноября 1851 года — еще девочка, Мария, любимица отца.