плечах и груди ожоги от сигарет. В ключицу вбит гвоздь. Почти вся левая половина тела обожжена.
Стефана повело в сторону.
– Вот оно как?..
– Видимо, ее облили ворванью и подожгли. Да я же вам уже…
Врач запнулся и замолчал.
Стефан потрогал шипы высохшей розы, что гнила на подкладке саквояжа, затем перевел взгляд на обугленную книгу. Он поднял ее и взвесил в руке. "Сказания Севера". Голова уже кружилась от мерзкого запаха гниения, ноги дрожали.
– Если так, отчего именно-то она умерла? – почти нормальным голосом спросил Стефан.
– От болевого шока. Скорее всего, когда ее подожгли.
Стефан полистал деревянными пальцами книгу и наткнулся на страницу в бурых пятнах. Слева шел исторический очерк, а справа – текст сказания. Поверх букв проступали кровавые отпечатки тонких рук.
– А гниль-то? Гниль?
– Вот гнили нет совсем.
Стефан цокнул языком и превозмог, заставил себя посмотреть на девушку. К облегчению, видно было только ее лицо, левую половину которого скрывала обгорелая маска верблюда. А справа – глаз, заклеенный пластырем, краешек улыбки, конец надписи "…ЕТКА" на лбу и бледная, в царапинах, кожа. Остальные детали прятала простыня.
– Нет, значит. Нет… Положим так. Скажите-ка, откуда на ней маска?
– Так все и было. Видно, в конце на нее надели. Не знаю.
– И гнили как бы и нет? Ни вот на столечко?
– Совсем. Единственное тело из музея, которое не имеет ни следа этой заразы. Это сложно не заметить.
На Стефана навалилась слабость – такая, что и держать книгу стало тяжело. Он хотел положить томик в саквояж, но тут наткнулся взглядом на описание слева, где остались бурые отпечатки пальцев.
"В этой главе приведен полный текст Песни смерти. Она исполнялась в ритуалах почитания Марраша, правителя царства мертвых. Несмотря на свой пугающий образ, Марраш пользовался у северных кочевых племен репутацией жестокого, но справедливого бога, который взвешивал человеческие деяния. Известен пещерный город Уну-ашли, где, судя по останкам, жители погибли именно во время выполнения ритуала почитания Марраша. Тем не менее причиной, вероятнее, стал вовсе не божественный суд, а взрыв пещерного газа, выбросы которого весьма часты в тех местах. Благо сам ритуал, начинающийся пусканием крови измученной голодом и отсутствием сна жертвы, заканчивался ее сожжением во сла…".
Стефан выронил книгу на подкладку и закрыл глаза. Когда слабость прошла, он вновь посмотрел на тело девушки. Некоторые очевидцы музейных событий – те, кто умирал помедленнее и помучительнее, утверждали, что в конце она вдруг "ожила" и пошла сквозь толпу. Люди испугались, побежали в стороны, а потом… потом стало поздно. Стефан с ознобом представил, что они увидели: девушку с порезами, с ожогами от сигарет, облитую ворванью, в пламени которой краснела и надувалась волдырями кожа. И кожа лопалась, обнажались мясо и жир, и жир тоже горел, обугливалось мясо, и боль проникала в кости. – Что-то смотрю и не пойму: а где ее оглобли-то? – спросил Стефан. У него уже не оставалось сил, и в конце фразы голос дал петуха. – Оглобли? – Да ну эти… подсвечники. – Мы сняли. Там они ей не понадобятся. Стефан покачал головой, и его едва не стошнило. Перед мысленным взором, который затуманили сонливость и усталость, все четче проступали детали случившегося – как рифмы тех стихотворений, которые Стефан не писал. У некоторых деталей тоже имелась своя, особая рифма, а у других – наоборот, ее не было. Стефан с трудом поблагодарил врача и направился в Департамент. На улице дул промозглый ветер, и с серого неба падал снег. В экипаже Стефан задремал, а проснулся, когда колеса резко, слишком резко громыхнули по булыжной мостовой. Сердце забилось, и он со злости вышвырнул из мыслей северных сепаратистов, бомбу и женщину с клеймом двухголовой змеи – они ни капли не рифмовались с запаянной колбой. В приемной департамента, где с надменным видом бродил чиновник из магистрата, Стефан мысленно зачеркнул либерийского посла, три церемониальные сабли и эпидемию. 1 к 6? Да не смешите! Но то, что оставалось; то, что кружилось в мыслях, подобно снегу на улице, откровенно пугало Стефана. Он оглянулся, поднялся к себе в кабинет и поставил чайник на каминную решетку. На столе айсбергами топорщились отчеты, и Стефан разгреб их. Ватными пальцами, то и дело засыпая, он стал писать отчет и представил, как отправит бумаги вниз по пневмопочте, а потом выслушает высокомерную "просьбу" освободить пост. Ну разве возможно иное после такого донесения? И сделалось горько, что завтра жизнь продолжится, отправь Стефан бумагу или нет, – продолжится, продолжится, несмотря ни на что. И утром откроется музей, и посетители выстоят за билетами, и будет новая модная художница. И приедут новые дипломаты, и новые сепаратисты пустят газ, и новые люди озвереют от сладкого чувства власти – ну не здесь, так в подворотне или на поле боя. Ну что с них взять? Они слабые, это в их природе. И надо только поспать, поспать, чтобы в голову не лезли дикие мысли. Потому что иначе выходило, что в музей призвали древним ритуалом бога мертвых, и этот полулицый Марраш вынес всем приговор, и повезло только припадошной художнице с дурацкими оглоблями на плечах, которая умерла на миг раньше. Ну разве могло так случиться? Нет, не могло. Надо было только поспать и забыть все это. Забыть кошмар в музее, забыть студенческие волнения. Забыть стачки, десятилетие переворота, высылку северян, голод, разруху; жену, что Стефан пережил; сына, что он пережил; свою молодость и ту хорошенькую девочку с фамилией Кнапсен – да как же ее звали?! – что он тоже пе-ре-жил. Оставалось поставить точку, сунуть донесение в пенал и потянуть рычаг пневмопочты. А потом просто закрыть глаза. Раз уж старость подарила этот дар – ЗАБЫВАТЬ, – Стефан собирался воспользоваться им по полной.
– В оформлении обложки использована фотография Sam Moqadam с ресурса Unsplash
"В этой главе приведен полный текст Песни смерти. Она исполнялась в ритуалах почитания Марраша, правителя царства мертвых. Несмотря на свой пугающий образ, Марраш пользовался у северных кочевых племен репутацией жестокого, но справедливого бога, который взвешивал человеческие деяния. Известен пещерный город Уну-ашли, где, судя по останкам, жители погибли именно во время выполнения ритуала почитания Марраша. Тем не менее причиной, вероятнее, стал вовсе не божественный суд, а взрыв пещерного газа, выбросы которого весьма часты в тех местах. Благо сам ритуал, начинающийся пусканием крови измученной голодом и отсутствием сна жертвы, заканчивался ее сожжением во сла…".
Стефан выронил книгу на подкладку и закрыл глаза. Когда слабость прошла, он вновь посмотрел на тело девушки. Некоторые очевидцы музейных событий – те, кто умирал помедленнее и помучительнее, утверждали, что в конце она вдруг "ожила" и пошла сквозь толпу. Люди испугались, побежали в стороны, а потом… потом стало поздно. Стефан с ознобом представил, что они увидели: девушку с порезами, с ожогами от сигарет, облитую ворванью, в пламени которой краснела и надувалась волдырями кожа. И кожа лопалась, обнажались мясо и жир, и жир тоже горел, обугливалось мясо, и боль проникала в кости. – Что-то смотрю и не пойму: а где ее оглобли-то? – спросил Стефан. У него уже не оставалось сил, и в конце фразы голос дал петуха. – Оглобли? – Да ну эти… подсвечники. – Мы сняли. Там они ей не понадобятся. Стефан покачал головой, и его едва не стошнило. Перед мысленным взором, который затуманили сонливость и усталость, все четче проступали детали случившегося – как рифмы тех стихотворений, которые Стефан не писал. У некоторых деталей тоже имелась своя, особая рифма, а у других – наоборот, ее не было. Стефан с трудом поблагодарил врача и направился в Департамент. На улице дул промозглый ветер, и с серого неба падал снег. В экипаже Стефан задремал, а проснулся, когда колеса резко, слишком резко громыхнули по булыжной мостовой. Сердце забилось, и он со злости вышвырнул из мыслей северных сепаратистов, бомбу и женщину с клеймом двухголовой змеи – они ни капли не рифмовались с запаянной колбой. В приемной департамента, где с надменным видом бродил чиновник из магистрата, Стефан мысленно зачеркнул либерийского посла, три церемониальные сабли и эпидемию. 1 к 6? Да не смешите! Но то, что оставалось; то, что кружилось в мыслях, подобно снегу на улице, откровенно пугало Стефана. Он оглянулся, поднялся к себе в кабинет и поставил чайник на каминную решетку. На столе айсбергами топорщились отчеты, и Стефан разгреб их. Ватными пальцами, то и дело засыпая, он стал писать отчет и представил, как отправит бумаги вниз по пневмопочте, а потом выслушает высокомерную "просьбу" освободить пост. Ну разве возможно иное после такого донесения? И сделалось горько, что завтра жизнь продолжится, отправь Стефан бумагу или нет, – продолжится, продолжится, несмотря ни на что. И утром откроется музей, и посетители выстоят за билетами, и будет новая модная художница. И приедут новые дипломаты, и новые сепаратисты пустят газ, и новые люди озвереют от сладкого чувства власти – ну не здесь, так в подворотне или на поле боя. Ну что с них взять? Они слабые, это в их природе. И надо только поспать, поспать, чтобы в голову не лезли дикие мысли. Потому что иначе выходило, что в музей призвали древним ритуалом бога мертвых, и этот полулицый Марраш вынес всем приговор, и повезло только припадошной художнице с дурацкими оглоблями на плечах, которая умерла на миг раньше. Ну разве могло так случиться? Нет, не могло. Надо было только поспать и забыть все это. Забыть кошмар в музее, забыть студенческие волнения. Забыть стачки, десятилетие переворота, высылку северян, голод, разруху; жену, что Стефан пережил; сына, что он пережил; свою молодость и ту хорошенькую девочку с фамилией Кнапсен – да как же ее звали?! – что он тоже пе-ре-жил. Оставалось поставить точку, сунуть донесение в пенал и потянуть рычаг пневмопочты. А потом просто закрыть глаза. Раз уж старость подарила этот дар – ЗАБЫВАТЬ, – Стефан собирался воспользоваться им по полной.
– В оформлении обложки использована фотография Sam Moqadam с ресурса Unsplash