пелене.
Глухая ночь. Я помню руки, Нежнее их не знаю я. Теперь сижу, томлюсь от скуки. Тоской страдаю бытия.
Глухая ночь, спаси, родная, Попробуй страннику помочь. Застрявшему в начале мая. Спаси его, глухая ночь.
* * *
Я стоял одиноко на сером перроне И в тиши услыхал заповедный гудок. И была ты в конечном девятом вагоне, Но меж нами из рельса и шпалы порог.
В руке моей пышный, огромный букет, И двадцать пять роз тебя трепетно ждали. Скорее бы поезд прошёл тот пикет, Скорей бы друг друга с тобой мы обняли.
Неделя разлуки для меня была адом, Не мог без тебя я спокойно дышать. Мне нужно, чтоб запах твой был всегда рядом, Чтоб мог я признание на ухо шептать.
И вот моя пятка стучит по брусчатке, Колено дрожит, и темно в голове. Не мог я упрятать волнения повадки, Успокоиться мог теперь только в молве.
И встал у перрона тот поезд зелёный, Из окон я слышал: «Эй, дверь отвори!» Проводник, теми криками явно смущенный, Готовился вызволить люд из Твери.
Я стоял, как дурак, предо мной эти розы, Глазами я бегал по окнам большим. Внутри были люди в причудливых позах, Но не было той, кем был вроде любим.
И вот, наконец, открываются двери, Толпа запотелая в город спешит. Народу там было совсем не по мере, И тамбур, как банка консервов, забит.
Наконец вижу ту, голос чей оглушает, Чья улыбка заставит идти по ножам, Слово чьё без ружья всех мужчин убивает, - Красота эта шла по купейным рядам.
Я готовлюсь морально, наконец-то ты грянешь! Наконец-то услышу я голос родной! Глубиной синих глаз на лицо моё глянешь… Но меня сбило с ног, ведь с тобой был другой.
Ты его обнимала, глаза загорались, Он держал чемодан, погрузившись в мечты. За плечо его нежно рукой ты держалась, И вы счастливы были – мои мысли пусты.
А народ из Твери выходил из вагона, Вот и ты выходила, парня за руку взяв. И букет мой упал на брусчатку перрона, Перестал он быть пышным, лепестки потеряв.
Я не верил глазам, я не верил судьбе, Я стоял и смотрел, как горят все мосты. Но не буду искать я спасения в мольбе, Посмотрю лишь на то, как ведёшь себя ты.
Вы меня увидали, я смотрел вам в глаза. На секунду ты встала, слегка обомлев. Тихо я развернулся, прогремела глаза, Не терплю я по жизни таких королев.
Никогда я не думал, что простой город Тверь. Разлучить нас с тобою сумеет, родная, И теперь я скажу, ты уж точно поверь: Твое место займёт совершенно другая.
Вот прошёл ровно год, я гулял вдоль канала, Любовались мы с Дамой ночной красотой. И она мою руку так крепко держала, Что желаю я каждому Дамы такой.
И тебя я увидел, ты гуляла одна, Твои слёзы блестели под светом фонарным. Иди куда хочешь, ты мне не нужна. Теперь я пройду мимо, как прошла ты когда-то…
* * *
Водитель. Полночи забвение. Вдвоём молчим мы: я с тобой. Такси и заднее сиденье - Всё это наш ночной прибой.
Мы едем тихо, и ни слова Не проронилось с наших уст. Лишь только долго и сурово Рычит мотор. Внутри я пуст.
На город ночи сквозь окошко, Любуясь видом, смотришь ты. Я на тебя гляжу немножко, Ты мой источник красоты!
Твои глаза блестят неоном Летящих мимо нас реклам. Лицо бордовым пышет тоном. Мы делим тишь напополам.
Твоя рука лежит устало, В моей ладони взяв приют. И сердце биться перестало Мое на несколько минут.
Мои глаза твои поймали На перепутье грёз любви. С тобою счастье обретали Мы в эти поздние часы.
Моя душа уж захотела Остаться навсегда в раю. Где ты, твои глаза и тело Судьбину берегут мою.
Ладони наши прикасались Друг к другу, изредка трясясь. С тобой бы на всю жизнь остались На том сиденье, не боясь.
Но вот настал момент прощания, И твой подъезд светил во мгле. Сказал тебе я: «До свидания!», Сильнее всех прижав к себе.
Моя рука твою пустила, И ты ушла, захлопнув дверь. И было видно – ты грустила. И я грустил, ты лишь поверь!
* * *
Прости меня, моя родная! Тебя не встречу никогда. Прости меня, я уезжаю. Я уезжаю навсегда.
Тебе ни слова не сказал, За что теперь прошу прощения. Но уж покинул я вокзал, И не видать мне возвращения.
Теперь стою я на границе, Границе края своего. Вокруг меня чужие лица, Я плачу – нету твоего.
Мне грустно, я теперь один, Тебя в моих руках не будет. В фуражке чёрной господин Мой заграничный паспорт крутит.
Я буду помнить наши дни, Когда бок о бок вместе были, И видели друг с другом сны, И в вальсе медленном кружили.
* * *
Сижу один за столиком у входа, Вокруг меня и шум, и гам, и крики. Все веселятся, двигаются бодро. Сильнее люстры светятся улыбки.
И много радости на этих добрых лицах, Они гласят: «Дай Бог так жить всегда!» Не нужно этим людям драться, злиться, Не жизнь, а сказка – счастья череда!
Официанты прытко бегают по залу, Подносы в их руках зажаты крепко. А остальным веселья будто мало, Особенно тому, в червонной кепке.
Народ доволен, каждый гость веселый, Блестит при свете ламп посуды глянец, Один лишь я, как дед, – унылый, квёлый. Но обьявили громко: «Все на белый танец!»
И вот душа моя трепещуще завыла, Ну почему же нет со мной любимой? Ты счастье наше хрупкое разбила, Хотя считал тебя всегда своей родимой
Я помню, как с тобой мы проводили И дни, и ночи. Сутки напролёт. Гуляли вместе, под руку ходили, На самолёте помню наш полёт.
Я счастлив был…А знаешь, что я помню? Как в этот ресторан частили мы. И разговаривали о любви так томно, Что о тебе лишь были мои сны.
И в этом ресторане я с тобою танцевал, И ты царапала паркет дубовый шпильками своими. Каждый вечер проводили, будто это сказки бал. Эх, помню это время! Мы тогда ещё любили.
Теперь сижу один, и сердце выскочить желает. Смотрю на тот паркет, смотрю я на других людей. И крепкий алкоголь мои страдания утоляет. А люди те – любимы, словно пара лебедей.
Я буду помнить аромат духов прекрасных, Которым похмелялся каждый божий день, И в танце взмахи тканей платья красных, И талию перетянувший твой ремень.
Мне жаль, что в жизни больше не смогу коснуться Твоих точёных плеч, изящной талии твоей. И не смогу я в мир любви прекрасный снова окунуться. Пожалуй, только тризна сделает меня живей.
* * *
Есть что-то, что нельзя измерить, Чего увидеть нам нельзя. А в это можно лишь поверить, По жизни трепетной идя.
Мы это можем испытать, По телу дрожь пройдёт экстазом, И можно будет нас пытать, Если сего лишиться разом.
И чувство это, словно
Глухая ночь. Я помню руки, Нежнее их не знаю я. Теперь сижу, томлюсь от скуки. Тоской страдаю бытия.
Глухая ночь, спаси, родная, Попробуй страннику помочь. Застрявшему в начале мая. Спаси его, глухая ночь.
* * *
Я стоял одиноко на сером перроне И в тиши услыхал заповедный гудок. И была ты в конечном девятом вагоне, Но меж нами из рельса и шпалы порог.
В руке моей пышный, огромный букет, И двадцать пять роз тебя трепетно ждали. Скорее бы поезд прошёл тот пикет, Скорей бы друг друга с тобой мы обняли.
Неделя разлуки для меня была адом, Не мог без тебя я спокойно дышать. Мне нужно, чтоб запах твой был всегда рядом, Чтоб мог я признание на ухо шептать.
И вот моя пятка стучит по брусчатке, Колено дрожит, и темно в голове. Не мог я упрятать волнения повадки, Успокоиться мог теперь только в молве.
И встал у перрона тот поезд зелёный, Из окон я слышал: «Эй, дверь отвори!» Проводник, теми криками явно смущенный, Готовился вызволить люд из Твери.
Я стоял, как дурак, предо мной эти розы, Глазами я бегал по окнам большим. Внутри были люди в причудливых позах, Но не было той, кем был вроде любим.
И вот, наконец, открываются двери, Толпа запотелая в город спешит. Народу там было совсем не по мере, И тамбур, как банка консервов, забит.
Наконец вижу ту, голос чей оглушает, Чья улыбка заставит идти по ножам, Слово чьё без ружья всех мужчин убивает, - Красота эта шла по купейным рядам.
Я готовлюсь морально, наконец-то ты грянешь! Наконец-то услышу я голос родной! Глубиной синих глаз на лицо моё глянешь… Но меня сбило с ног, ведь с тобой был другой.
Ты его обнимала, глаза загорались, Он держал чемодан, погрузившись в мечты. За плечо его нежно рукой ты держалась, И вы счастливы были – мои мысли пусты.
А народ из Твери выходил из вагона, Вот и ты выходила, парня за руку взяв. И букет мой упал на брусчатку перрона, Перестал он быть пышным, лепестки потеряв.
Я не верил глазам, я не верил судьбе, Я стоял и смотрел, как горят все мосты. Но не буду искать я спасения в мольбе, Посмотрю лишь на то, как ведёшь себя ты.
Вы меня увидали, я смотрел вам в глаза. На секунду ты встала, слегка обомлев. Тихо я развернулся, прогремела глаза, Не терплю я по жизни таких королев.
Никогда я не думал, что простой город Тверь. Разлучить нас с тобою сумеет, родная, И теперь я скажу, ты уж точно поверь: Твое место займёт совершенно другая.
Вот прошёл ровно год, я гулял вдоль канала, Любовались мы с Дамой ночной красотой. И она мою руку так крепко держала, Что желаю я каждому Дамы такой.
И тебя я увидел, ты гуляла одна, Твои слёзы блестели под светом фонарным. Иди куда хочешь, ты мне не нужна. Теперь я пройду мимо, как прошла ты когда-то…
* * *
Водитель. Полночи забвение. Вдвоём молчим мы: я с тобой. Такси и заднее сиденье - Всё это наш ночной прибой.
Мы едем тихо, и ни слова Не проронилось с наших уст. Лишь только долго и сурово Рычит мотор. Внутри я пуст.
На город ночи сквозь окошко, Любуясь видом, смотришь ты. Я на тебя гляжу немножко, Ты мой источник красоты!
Твои глаза блестят неоном Летящих мимо нас реклам. Лицо бордовым пышет тоном. Мы делим тишь напополам.
Твоя рука лежит устало, В моей ладони взяв приют. И сердце биться перестало Мое на несколько минут.
Мои глаза твои поймали На перепутье грёз любви. С тобою счастье обретали Мы в эти поздние часы.
Моя душа уж захотела Остаться навсегда в раю. Где ты, твои глаза и тело Судьбину берегут мою.
Ладони наши прикасались Друг к другу, изредка трясясь. С тобой бы на всю жизнь остались На том сиденье, не боясь.
Но вот настал момент прощания, И твой подъезд светил во мгле. Сказал тебе я: «До свидания!», Сильнее всех прижав к себе.
Моя рука твою пустила, И ты ушла, захлопнув дверь. И было видно – ты грустила. И я грустил, ты лишь поверь!
* * *
Прости меня, моя родная! Тебя не встречу никогда. Прости меня, я уезжаю. Я уезжаю навсегда.
Тебе ни слова не сказал, За что теперь прошу прощения. Но уж покинул я вокзал, И не видать мне возвращения.
Теперь стою я на границе, Границе края своего. Вокруг меня чужие лица, Я плачу – нету твоего.
Мне грустно, я теперь один, Тебя в моих руках не будет. В фуражке чёрной господин Мой заграничный паспорт крутит.
Я буду помнить наши дни, Когда бок о бок вместе были, И видели друг с другом сны, И в вальсе медленном кружили.
* * *
Сижу один за столиком у входа, Вокруг меня и шум, и гам, и крики. Все веселятся, двигаются бодро. Сильнее люстры светятся улыбки.
И много радости на этих добрых лицах, Они гласят: «Дай Бог так жить всегда!» Не нужно этим людям драться, злиться, Не жизнь, а сказка – счастья череда!
Официанты прытко бегают по залу, Подносы в их руках зажаты крепко. А остальным веселья будто мало, Особенно тому, в червонной кепке.
Народ доволен, каждый гость веселый, Блестит при свете ламп посуды глянец, Один лишь я, как дед, – унылый, квёлый. Но обьявили громко: «Все на белый танец!»
И вот душа моя трепещуще завыла, Ну почему же нет со мной любимой? Ты счастье наше хрупкое разбила, Хотя считал тебя всегда своей родимой
Я помню, как с тобой мы проводили И дни, и ночи. Сутки напролёт. Гуляли вместе, под руку ходили, На самолёте помню наш полёт.
Я счастлив был…А знаешь, что я помню? Как в этот ресторан частили мы. И разговаривали о любви так томно, Что о тебе лишь были мои сны.
И в этом ресторане я с тобою танцевал, И ты царапала паркет дубовый шпильками своими. Каждый вечер проводили, будто это сказки бал. Эх, помню это время! Мы тогда ещё любили.
Теперь сижу один, и сердце выскочить желает. Смотрю на тот паркет, смотрю я на других людей. И крепкий алкоголь мои страдания утоляет. А люди те – любимы, словно пара лебедей.
Я буду помнить аромат духов прекрасных, Которым похмелялся каждый божий день, И в танце взмахи тканей платья красных, И талию перетянувший твой ремень.
Мне жаль, что в жизни больше не смогу коснуться Твоих точёных плеч, изящной талии твоей. И не смогу я в мир любви прекрасный снова окунуться. Пожалуй, только тризна сделает меня живей.
* * *
Есть что-то, что нельзя измерить, Чего увидеть нам нельзя. А в это можно лишь поверить, По жизни трепетной идя.
Мы это можем испытать, По телу дрожь пройдёт экстазом, И можно будет нас пытать, Если сего лишиться разом.
И чувство это, словно