Виорэль Ломов Сердце бройлера

И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,

Потомок оскорбит презрительным стихом,

Насмешкой горькою обманутого сына

Над промотавшимся отцом.

Михаил Лермонтов

***

Место действия – город Нежинск и поселок Лазурный на реке Неже, Коктебель в Крыму, Сельцо под Брянском – места, приятные сердцу и приятные уму, где хочется жить и хочется умирать. Места, удаленные от Москвы дальше, чем Москва удалена от них.

Время – наше и чуть раньше, то есть настоящее и прошедшее.

Персонажи:

Аглая Владиславовна – учительница русского языка и литературы;

Нина Васильевна Гурьянова – жена художника Гурьянова, слабая, но во всех смыслах достойная женщина;

Алексей Гурьянов – поэт;

Анна Петровна Суэтина – женщина, всю жизнь прошагавшая в сапогах;

Анна Ивановна Анненкова – женщина, съедаемая «ужасной» тайной;

Настя Анненкова – ее дочь;

Григорий Федорович Толоконников – заведующий кафедрой, «шеф»;

Николай Федорович Гурьянов – плодовитый художник-портретист, «скорочлен» Союза художников;

Евгений Суэтин – друг Алексея Гурьянова;

Анатолий Дерюгин – владелец «Трех товарищей»;

Зинаида Дерюгина – его жена, маляр;

Фрол Ильич Гремибасов – знаменитый оперный певец;

Иван Гора – директор птицефабрики, друг Гремибасова;

Павел Тихонович Аверьянов – начштаба в брянских лесах;

Соня Бельская – буфетчица;

Ира – она же Ирочка, Ирен-Кармен;

Сергей Суэтин – талантливый математик;

Семен Борисов – большой любитель маленьких девочек;

Катя Бельская – буфетчица, дочь буфетчицы Сони Бельской;

Селиверстов – малахольный натуропат;

Оксана Пятак – чертежница, готовая на всё;

Глафира – «соломенная» вдова с немыслимой грудью;

Яна – попутчица, 14 лет;

Артур Петрович Никольский – профессор, похожий на грузина;

Нина – раздатчица столовой, центрфорвард «Милана»;

а также – преподаватели и сотрудники Нежинского СХИ, конструкторы и технологи завода «Нежмаш», орденоносный коллектив птицефабрики имени Мартина Лютера Кинга, хористы и хористки народного хора, цыгане, родня на Брянщине, граждане с улицы Лассаля, Живчик в «Сезаме», фигуры с центрального рынка и центрального кладбища, подонки в подъезде, трехлапый пес Джон Сильвер (он же Дружок), генерал Хлудов, Филдинг на столе, женщина с белым букетом роз и светло-серая лошадь из сна.

Где-то вдали то ли поезд, то ли электричка…

И над всем этим – «ис-кюй-ство» и «Черный квадрат» в стороне.

Примечание

Из приведенного выше сложнее всего изобразить время, так как стоит присвоить ему статут настоящего, оно тут же превращается в прошедшее.

Очень сложно изобразить также правду, ибо у каждого из персонажей своя правда, а две правды, соединенные воедино, могут дать одну только ложь.

Акт 1. Две Анны (1961—1962 гг.)

1. Визит «литераторши»

– Я всегда благоговела перед Лермонтовым. Сколько собрала о нем всего! Редчайшие материалы! – у Аглаи Владиславовны блестели глаза и звенел голос. Она была сильно взволнована собственной речью.

Нина Васильевна Гурьянова молча слушала ее. Поначалу она не разделяла энтузиазма «литераторши» по поводу того, что Лермонтов – это всё, что есть в русской литературе (ей гораздо больше нравился Стефан Цвейг), но когда Аглая Владиславовна забралась в заоблачные выси литературной классики, у Нины Васильевны закружилась голова и она согласилась с этим. Стала бы Аглая Владиславовна так волноваться, будь оно по-другому?! Все-таки знает человек, о чем говорит. Это ее предмет. В конце концов, она пришла к ней не для того, чтобы битый час говорить о Лермонтове, а похвалить сочинение Лешеньки на вольную тему, которому тот дал название «Лермонтов и его демонизм». Самой Нине Васильевне, разумеется, было бы легче справиться с названием «Лермонтов и Кавказ», но говорят же, что дети идут дальше родителей. Видно, хорошо написал, раз взволновал так учительницу.

– А Николай Федорович скоро придет? – спросила Аглая Владиславовна, заметив на этажерке портрет красивого мужчины. Не иначе автопортрет, подумала она, невольно залюбовавшись им.

– Право, не знаю, – ответила Нина Васильевна. – Он так занят.

– Да-да, слышала, выставку очередную организовал?

– Организовал, – сухо ответила Нина Васильевна.

Аглая Владиславовна открыла было рот, чтобы спросить еще о чем-то, но Нина Васильевна извинилась и вышла из комнаты. Когда она вернулась, то увидела мечтательный взгляд учительницы, обращенный в окно. У нее, видно, только о Лермонтове и болит голова, подумала Гурьянова. Однако, какая гордая посадка головы! В «литераторше» чувствовалась «порода».

– Сочинение на пять с плюсом! Да еще собственное стихотворение: «С радостью и грустью ждем приход весны, а она промчится, словно всплеск волны, белою сиренью всё посеребрит и, как в море чайка, снова улетит». Чувствуете теплую грусть? Подражательно, конечно, демонизма нет, но есть чувство.

– Это у него от отца, – вырвалось у Нины Васильевны.

Аглая Владиславовна посмотрела на автопортрет Гурьянова. О похождениях художника говорили даже девочки в туалете, но учительница никак не предполагала, что Нина Васильевна вдруг сама заикнется о них. Ей стало немного жаль эту славную, но простоватую женщину.

– Я, Нина Васильевна, очень благодарна Ираклию Андронникову за цикл передач о Лермонтове. Жаль только, в его красноречии Лермонтов теряется, как парус в тумане. Правда, красиво: «Белеет парус одинокий в тумане моря голубом!..»

– Вы, наверное, многое знаете наизусть?

– Многое? Я все знаю наизусть.

Нина Васильевна пересилила минутное раздражение оттого, что у нее вырвалась эта фраза о муже, и она спросила:

– Неужели все? А как вы увлеклись им? Я имею в виду Лермонтова.

– Лермонтов ворвался в мою душу, когда мне было три года. Я очень хорошо помню тот день, – у Аглаи Владиславовны мечтательно заблестели глаза. (Ну, теперь надолго, подумала Гурьянова). – Папа позвал меня. Положил мне на плечи свои руки, поправил бантик, вот здесь… Поцеловал в лоб, а потом усадил к себе на колени и взял в руки «взрослую» книгу. Развернул ее, там был портрет… Мои глазенки, которые ничего еще не видели в жизни, уперлись в глаза, которые, казалось, видели в жизни уже всё. Мне почудились в них слезы. Я испугалась, что слезы хлынут и размоют портрет. И в то же время я была почему-то уверена (это в три-то года!), что слезы никогда не хлынут из этих глаз. Глаза, как плотина, удерживали непонятную мне грозную стихию. Эти глаза всю жизнь преследуют меня. Мне кажется порой, что я их еще раньше видела…

– Когда? – Нину Васильевну неприятно задели подробности, которых не было в ее жизни.

– Тогда. В