– Аой! (Антон Юртовой) Страница 3 - Литвек

которую я

в угожденье бранчливой молве

отвергал,

но,

по чести сказать,

непременно б отведать —

хотел.

Не ропщи, моё сердце, не вне́мли

унылым стенаниям вьюг.

Не смущайся проклятий и мудрым останься,

своё попрочней

затая.

Я со светлой печалью тебе одному лишь

несу откровение:

да,

я любил —

не одну,

потому что и многие также любили и даже,

я знаю,

теперь ещё

любят

меня!..

– Аой!

Настоящая

Да, у нас её, разумеется, не забыли,

она ведь не из простых – богиня

(почтенье к богам – не иссякло);

потому́

и́

(это, кажется, всем понятно)

не без амбиций

и без утомительных

долгих

приготовлений

на особенное внимание

к себе и своей внешности,

стоя на постаменте,

она претенду́ет

(вроде бы как по праву),

желая

превосходить красотою

всех настоящих

женщин

и даже больше:

строит

своё реноме на спеси,

на том, что

ей

понаприпи́сано

в старых эклогах и новых стансах,

вопреки её пристрастиям

к невероятной лести

перед всесильными и всевластными,

к сводничеству, раздорам, буйствам,

к путаным и лживым речениям;

а ещё она кичи́тся

мудростью,

своим необъятным

счастьем

быть на виду,

любимой

все́ми

бессрочно,

нескоротечно.

Можно ль, однако, верить?

И что́ есть на самом деле?

Ну да – красота, бесспорно,

в свете искусства – самая настоящая:

точно всё, пропор-цио-нально,

линий и форм изящность,

одухотворённость, ровность,

каждый штришочек – славненький,

нет руки, так это даже – брутально,

нет и веснушек или ро́динок;

что же до самого главного,

то, как гласит предание

из времени ещё о́ного,

она вполне даже успешно

на своём, супружеском, ложе

вволю и вдрызг тешилась

с присущим её статусу жаром,

пуская туда и в себя многих,

главным образом бога,

хоть и не очень знатного, но стратега,

умевшего в скоростном забеге

превзойти любого

не только смертного;

кажется, таким его помнили

ещё до событий тро́иных,

пока её с ним не накрыла

незримая сеть, изготовленная

мастером дел кузнечных,

ковать умевшего даже крылья,

богом тоже, но только хро́мым,

её супругом, одним, законным,

коему, стало быть, в отомщение

за его законность и хромость

ею делались соответствующие,

хоть и искри́вленные, но

весомые,

ощутимые,

наставления.

И ещё как об одном из главных

событий не такого уж давнего

времени

в хрониках писано:

будто б она кому-то

нечто

весьма

существенное

и всегда нужное,

но неровное,

взяла,

да так вот

и́

выпрямила!

Не часто о таком слышано.

Удручаемая крохами

собранных зримых примеров,

молва вообще отвыкла

касаться подобной темы.

И всё же (и – тем не менее)

есть большое сомнение

о многом ином: – она не может

моргнуть хотя бы одним глазом,

а подмигнуть – тем паче,

быть и выглядеть строже,

не может состроить рожу,

что-то забыть, надуться,

стать в реверансную позу,

неожиданно повернуться

поимпозантнее, попикантнее,

приоткрыть и

на миг оставить

хотя бы клочок

ля́гвия,

то есть – увлечь

провокацией

подлинного,

ненасыщаемого

интима;

лицо, хотя и без грима,

бесстрастно – подобье маски;

уста не тронуты речью;

лабии скукой мечены,

ни для чего не предназначены.

Как ни судить, а мимо,

даже не валясь в прострацию,

тут проскользнёт каждый,

не оглядываясь,

и к нему предъявлять претензию

было бы делом лишним,

здравому смыслу в минус;

дело-то не в рассеянности

какого-то имярека,

тут ведь речь о существенном:

к ней, богине,

притронуться,

хотя и можно,

однако же —

нельзя

трогать!

Привычка к тому и от эпохи

наисквернейшей и века

самого заинтимленного и раскованного

казалась бы неестественной,

разве что кто-то из полоумных,

пренебрегая музейной стражей,

взялся бы гладить камень,

пробуя ощутить свежесть

предполагаемой тёплой кожи

или того больше —

холодные, каменюшные гру́ди,

или уж саму прелесть

причинно-опального места,

не имеющего свойства

раздаться или сомкнуться,

поскольку оно со́мкнуто

не до стра́стной, жгучей минуты,

которая не наступит,

и таким останется

навсегда, надолго,

чем к нему ни касайся,

пока изваяние

не искро́шится

не исчезнет

где-то в туманной вечности.

В общем здесь парадигма дерзкая:

изображать таинственное,

прекрасное,

ослепительное,

роскошное,

на земное только похожее,

да ещё и совершенно голое,

в материале, хотя и прочном,

но нео-душе́в-лё́н-ном;

аналогия эта призрачная,

если и во́все

не́

вне́ ло́гики,

и оскорбительная —

для прототи́пицы —

обычной женщины.

Уж