Регина Знаем, плавали

– Аккуратно, держись за поручни.

Он и держался.

– Крепче держись, Максим!

Ей всегда мало. Все, что он делает – ей не так. Даже за поручни можно держаться как-то получше.

Поезд дернулся, и мама его схватила за руку. Да он бы не упал, а если бы и упал – что теперь, конец света? Он попытался вырвать ладонь, но она сжала крепко, так, что стало больно.

Тогда свободной рукой он начал дергать шарф.

– Нет. – Сказала она.

– Жарко!

– Мне не жарко. – Это значило: никому не жарко.

Свободных мест не было, так что они стояли у стенки. Прислонились к надписи “не прислоняться”.

Мама расстегнула пальто. Ее мокрый зонт бил людей по коленям.

– Я не хочу кататься на лодке, – сказал Макс.

– Это не обсуждается.

– Почему это не обсуждается?

– Мы ездим каждый год. Это традиция.

– Но там дождь!

– Он закончится.

По радио говорили – дождь будет идти еще миллион лет, и все метро затопит, и поезда будут плавать между станциями, и чтобы пройти через турникет, нужно будет надеть акваланг.

Но ей-то, конечно, виднее. Дождь закончится, когда она скажет.

– Там будет очередь, – снова попытался Макс. – Нам придется долго ждать. Очень долго.

– Там не будет очереди, – отрезала мама. Даже если очередь будет, мама придет, потрясет своим зонтиком, и все сразу разойдутся. Делать им нечего, на лодке кататься? Уже не маленькие. И все, кто уже будет в лодке, те из лодок повыпрыгивают и тоже куда-нибудь уплывут, чтоб глаза не мозолить. Мама же терпеть не может, когда ей глаза мозолят. Они у мамы чувствительные. Все время на мокром месте.

– А если и будет очередь, – вдруг сказала она, – то не умрешь, подождешь немного.

Спорить с ней было бесполезно. Это Макс понял еще очень давно. А вот папа понял только неделю назад.

Макс начал глазеть на людей в вагоне, просто от скуки. Он увидел мужчину, который был совсем маленьким. Меньше Макса. Может, это был мальчик с бородой. Может, это был шпион. Ребенок, который притворяется взрослым, чтобы узнать их секреты. У него и чемоданчик был, как у шпиона. Рядом с ним парочка. Слюнявили друг друга со смачным чмоканьем.

– Не смотри, – дернула мама за руку. – Неприлично.

Целовались эти, а смотрел неприлично Макс. Как всегда.

Он отвернулся. Пару секунд разглядывал женщину в лиловом берете. Губы у нее были намазаны лиловой помадой, а из сумки свисала гусиная голова. Не игрушечная – настоящая.

– Мам, – Макс мотнул головой. – Это что? Это гусь?

– Сам ты гусь, – сказала мама. Она даже не повернулась. Она смотрела на свое отражение в стекле. На щеке у нее была трещина, как у папиной чашки.

“Станция Парк Культуры”.

– Извините, вы выходите? – встала тетка. Сразу ясно, что в парк собралась – на вид очень культурная. С портретом Пушкина на веревочке, как на поводке. Макс нацелился на свободное место, но его тут же заняли.

Сели сразу двое: долговязый и кучерявый. Кучерявый сказал:

– У меня никогда не получится.

– Получится, – ответил Долговязый. – Это как девчонку склеить. Главное верить в то, что говоришь.

– А если я не верю?

– Главное практика. Потом поверишь. Ты начни говорить, а если много раз повторить, то это уже почти как правда.

Если много раз повторить – слово становится странным, это Макс пробовал. Слово становится незнакомым, теряет форму и потом его уже нельзя использовать. Так Макс однажды потерял слова “табурет”, “усик”, “пуговица”, и побоялся продолжать эксперименты.

– Мы же фигню продаем, – тихо сказал Кучерявый.

– Но это лучшая фигня на рынке! – громко сказал Долговязый. – Ты что, хочешь обратно в фастфуд? Надо стараться. Как-то себя переломить. Иначе так и будешь с мамой жить, – Долговязый поймал взгляд Макса и подмигнул. Макс отвернулся.

– Мы всегда ездили втроем, – сказал он маме. Поезд шумел, и она не услышала. – Это уже не традиция, если делаешь все по-другому.

Лиловая женщина поправила своего гуся, запихнув его глубже в сумку.

“Осторожно, двери закрываются!”

Дед в наушниках схватил створку и держал, а люди все запрыгивали в вагон. Человек, который всеми командует в метро, недовольно повторил:

“Осторожно, двери закрываются!”

Последней влезла бабушка с тележкой. Мальчик-шпион уступил ей место, сразу рассекретившись: взрослые никогда не смотрят по сторонам, на всяких бабушек.

Макс однажды видел, как такой вот отележенной помогли в метро. Она стояла перед лестницей и пыталась поймать мужчину, но мужчины ее обтекали и убегали дальше. Потом какой-то один поймался, схватил ее тележку и побежал вниз по ступенькам. Бабка тогда перепугалась и тоже побежала, даже перескакивая через ступеньки. Потому что в метро никогда не знаешь, тебе помогают или грабят. А в тележке этой что угодно важное могло быть, даже бомба.

Макс всегда думал о бомбах в метро. И на самолете – в тот один раз, когда летал. Иногда он думал о бомбах так сильно, что в голове у него начинало тикать. Но папа сказал, это просто тикает обратной отсчет до переходного возраста.

Макс принялся ковырять наклейку с бананом, которую кто-то прилепил к стенке.

– А если лодка перевернется?

Мама вздохнула.

– На нас будут жилеты.

– А если мой жилет слетит?

– Они застегиваются, помнишь? Спереди. Очень надежно.

– Но если замок сломается? И он слетит. Я плавать не умею, ты хоть помнишь?

– Я помню.

– А если б отдала меня в бассейн, как обещала…

– Я тебя спасу. Если будешь тонуть, – сказала мать. Ее зонтик бил Макса по коленям. Уже все колени были мокрые. И шарф душил.

– …в общем, кто заходит, ты сразу к нему. Не давай оглядеться. Старый, молодой, это без разницы. Он может выглядеть как бомж, а ездить на “ломбарджине”! – гудел Долговязый рядом. – Расспроси его, что как, что хочет вообще…

– Выявление потребностей, – грустно кивнул Кучерявый.

– Да, и потом веди его к самому дорогому.

– А зачем тогда спрашивать? Все равно ж веду к самому дорогому.

– Да чтоб он понял, что ты ему фигню не продашь. Что ты не разводишь.

– Но ты же сам говоришь разводить.

– Ты дурак? Это называется “продажи”. Ты вообще смотрел “Волк с Уолл-стрит”?

Макс опустил глаза. К левому сапогу матери прилип желтый лист. Большой, мокрый, на весь нос. Макс наклонился, чтобы отлепить его, но мама дернула за руку.

– Не хулигань, – сказала рассеянно.

Что бы Макс ни делал, он всегда хулиганил. Если верить маме, он хулиганил всегда. Даже когда спал. Даже когда еще не родился. Даже когда он станет старым, и будет покупать одну овсянку в магазине, он будет хулиганить – по маминой версии. И когда он умрет, мама придет к нему на похороны, встанет у могилки и скажет загробную речь: “Максим был очень хорошим человеком. Он