собственной страны, то, пожалуйста.

Посмеиваясь, они заявили, что я слишком борзый, и уезжать из страны надо было раньше. Призывали не строить из себя ничего незнающего малыша. Говорили, что я не мог не знать, на что шел, ведь в политике я не первый день.

Без особого энтузиазма я кивнул.

После этого они сказали, что они сегодня добрые и у меня есть выбор – все зависит от моего благоразумия. Первый вариант: меня отправят прямо сейчас в центр временного содержания несовершеннолетних правонарушителей, оттуда – в учебно-воспитательное учреждение закрытого типа, у бабушки случится второй за год инсульт (тогда я с ненавистью подумал о том, какие они подготовленные), а папе с мамой тоже будет несладко. Говорили, что если я им (родителям) дорог, то они всю оставшуюся жизнь будут корить себя за то, что недоглядели за мной и что некогда отличник из интеллигентной семьи оказался в одной лодке с беспризорниками и прочими криминальными элементами. Второй вариант: прямо сейчас меня отпускают гулять на все четыре стороны, в школу ничего не сообщают, бабушке ничего не говорят, на учет не ставят. Единственное, что от меня требуется, держать язык за зубами.

В этот момент они показали мне свои удостоверения.

– Осведомителем будешь, – сказал тогда один из них.

– Согласно закону об оперативно-розыскной деятельности, вы не имеете право предлагать это несовершеннолетним, – твердо возразил я.

– Дима, зачем они тебя? Ты знаешь, что они о твоем папе говорят? От них вони и агитации как от грязи, но ты же не разделяешь их взгляды. По глазам вижу, что не разделяешь…. Просто хочешь выплескивать куда-то свою энергию и злость, а их листовки очень кстати попались тебе в руки два года назад. Ведь так? Давить мы на тебе не будем, дадим время подумать. Идет?! – он слегка улыбнулся.

– А сейчас – отпустите? – воодушевленно спросил я и без спроса потянулся за своим мобильным телефоном, который один из сотрудников держал в руке.

– Смелый ты, я смотрю, – мужчин поднял руку. – Когда вырастешь, к нам не хочешь? А что – спортом когда-то занимался, стрессоустойчивый, худо-бедно постоять за себя можешь. Ты думаешь, мы только за вами бегаем? Это так – рутина. Нам это навязали, сам понимаешь, люди мы подневольные, – он многозначительно вздохнул. – Ты, говорят, еще арабский знаешь?

– В детстве учил, – честно ответил я, судорожно пытаясь понять, откуда у них эта информация. – Но я на египетском диалекте специализировался. Боюсь, вам немного другой арабский нужен…

Один из сотрудников дружески хлопнул меня по плечу:

– Вот видишь, как у нас с тобой много общего. Ладно, не смеем тебя больше задерживать, а то темно уже, – сказал тот же сотрудник по-арабски.

После этого они попросили какого-то сотрудника, чтобы меня выпустили из здания.

Повисла неловкая пауза. Я вопросительно смотрю на Диму, стесняясь спросить, что было дальше. Это все? Или….?

– Сотрудничаю, – спокойно отвечает парень на мой немой вопрос.

Сейчас он не курит, не пьет, не облизывает губы, не опускает голову, не извиняется, не всхлипывает, не плачет, наконец. Его голос не дрожит, плечи не дергаются. У меня создается ощущение, что Дима – актер, который довольно бездарно и неправдоподобно играет сцену, в которой стукач раскрывает свои истинное лицо, но сам артист в шкуре персонажа никогда не был, а потому халтурит. Халтурит безбожно.

– Ты же сейчас гонишь, да? – оцепенев от ужаса, спрашиваю я.

– Нет, – равнодушно отвечает Дима.

– Как так получилось?! – почти кричу я.

– Я только что рассказал.

– Подожди, ведь это реально незаконно… – пытаясь напрягать истощенный мозг, произношу я. – А у тебя, ко всему прочему, был выбор… Или на самом деле его не было?

– Ну… – Дима впервые тяжело вздохнул. – Когда меня отпустили, я тешил себя надеждой, что они просто так пытались меня запугать… Не придавал этому особого значения, пока не начались суды над ребятами, которые участвовали в этом захвате. Руководство местной ячейки заявило, что к захвату здания Минобра они не имеют никакого отношения и по-тихому слилось за границу, пока была такая возможность… Ребят кинули… Москва тоже… В белокаменной сказали, что оружие – это частная инициатива рядовых неопытных активистов, якобы их предупреждали, что это опасно, но они не слушались, а потому поддерживать – ни морально, ни финансово, – движение никого не будет… Я просто охуел от такой наглости… На самом деле 28-летний Маслинов, который тогда был лидером региональной ячейки, собственноручно вооружал ребят для акции… Я лично слышал, как он говорил, что * дал на это добро… Сначала я пытался добиться справедливости внутри организации, но половина ребят говорила, что быть такого не может, а вторая – что я должен заткнуться, иначе мне больше никто не будет доверять.

Взбешенный, я связался с одним из мужчин и сказал, что готов сотрудничать, но при одном условии. Мы встретились, и он внимательно меня выслушал. Я попросил, чтобы всех девочек, которые не знали об оружии (они действительно не знали), освободили под подписку о невыезде. Сначала он затянул известную песню о том, что суд у нас незавимый, но обещал посодействовать. Как он и обещал, всех троих 16-18-летних девчонок, которые участвовали в акции, отпустили сначала под подписку, а затем приговорили к условному сроку.

Как-то так… В общем, я разочаровался в этой организации… Наверное, поэтому в первое время даже не считал себя стукачом… Примерно через полгода я заявил, что хочу порвать с нацболами. Они сказали: не вопрос, главное – сделать это без громких конфликтов. Я вступил в молодежку Либеральной партии, и собрался завершить сотрудничество, но уйти оттуда не так-то просто…

– Это никто не знает или… – я запнулась, – я одна не в теме? – чуть не плача, спрашиваю я.

– Подозреваю, что никто, – холодно отвечает Дима.

– Думаешь, что я буду молчать? – спрашиваю я с надрывом.

Я чувствую себя лохом, пиплом, которые схавывает все, что ему протягивают. Не пережевывая. Какой резон сейчас Диме врать? Вроде бы никакого. Получается, он сказал сейчас правду? А я долгие годы даже ничего не подозревала. Как можно быть такой непроницательной?

– Мне похуй. Только в «Лайм» сейчас звонить не надо, окей? У них зарплата маленькая – не вынуждай людей работать сверхурочно. За копейки.

– Правда? – зачем-то уточняю я, хотя уровень жизни корреспондентов – последнее, что меня сейчас волновало.

– Ага, – подтверждает Дима, словно ничего страшного не происходило. – Тридцать тысяч вроде.

– Ты гонишь, да? – спрашиваю я не в тему.

– Ну, может тридцать пять…

– Дима, я серьезно! – кричу я.

– Лучше пиши в «Радио Фридом», там зарплаты высокие,