лучше не вспоминать. Так что и не в этом дело. А в чем?

По складу характера Михеев не был склонен к рефлексии. Если в твоем холдинге три десятка самых разных бизнесов от домостроительных комбинатов до банков и от нефтепереработки до патронного завода, тебе некогда копаться в душевных переживаниях. Олег Николаевич и в юности не особо расстраивался, когда его динамили знакомые девушки. Парень он был видный, спортивный, хотя никаким спортом не увлекался. Это сейчас набрал килограммов двадцать лишнего веса. Не красавец, но с внешностью добродушной, вызывающей доверие. С этой не вышло, выйдет с другой. Искренне не понимал, как можно из-за такой ерунды впадать в черную мерихлюндию и доставать друзей разговорами о том, что он жить без нее не может, к чему был склонен Георгий. Можешь. Еще и как можешь. Георгий злился: «Ты толстокожий, как бегемот!» В ответ слышал: «А ты псих». То, что Георгий называл толстокожестью, Олег Николаевич всегда считал признаком своего душевного здоровья, и обнаружить в зрелые годы, что и ты подвержен заразе неврастении – это было неприятным открытием. Но хуже было другое.

На открытии памятника Гольцову Олег Николаевич сказал, что он и сейчас чувствует присутствие Георгия в своей жизни. Ну, сказал и сказал, нужно же было что-то сказать. Но позже, пытаясь разобраться в себе, понял, что эти слова вырвались не случайно, что он вслух произнес то, в чем не хотел признаваться даже себе. Да, даже сейчас, через год после гибели, Гольцов в его сознании был так же реален, как бывает реален начальник, даже если его нет рядом. Он может быть в командировке или отдыхать на Бали, но он есть и с ним нельзя не считаться.

Эта мысль появилась у Олега Николаевича во время совещания с юристами. Ситуация была очень сложная. Речь шла о фармацевтической фабрике на юго-западе Москвы. Существовала она с середины 50-х годов прошлого века и долго была в ведении Министерства обороны. После 91-го года военные от фабрики отказались, госзаказы, обеспечивающие спокойную безбедную жизнь, кончились, фабрику отпустили в свободное плавание по бурному морю российской рыночной экономики. Генеральным директором был известный ученый-биохимик, действительный член Российской академии наук Владимир Федорович Троицкий. После акционирования фабрики сначала у него был блокирующий пакет, потом он скупил у рабочих их акции и довел свою долю до восьмидесяти процентов. Под залог части акций взял кредит, заключил соглашение с канадским фармацевтическим концерном «Апотекс» и стал выпускать лекарства по их лицензии. Но лекарства продавались плохо, фабрика еле сводила концы с концами. Года три назад Троицкий решил модернизировать производство и взял новый кредит в 40 миллионов долларов в «Альфа-банке». Но с модернизацией не получилось, деньги потратили без толку, и возвращать кредит было не из чего. Михеев заранее выкупил долг фабрики и, выждав подходящий момент, предъявил к оплате. Все шло к тому, что будет начата процедура банкротства и фабрика отойдет «Росинвесту». Ценность представляла не фабрика, а шесть гектаров бешено дорогой московской земли. Если построить на ней торговые центры и элитное жилье, прибыль зашкалит на тысячи процентов.

Но когда всё уже было на мази, фабрикой заинтересовалась фирма «Интеко», принадлежавшая жене московского мэра Батуриной. Михееву предложили переуступить долг. Правильнее даже сказать – приказали. Это была наглость, свидетельствующая о том, что «Интеко» не ожидает от какого-то «Росинвеста» и попытки сопротивления. Связываться с всемогущей Батуриной было опасно, но и смириться Михеев не мог. Вот тогда он и подумал: а как бы поступил в этой ситуации Георгий? Сама эта мысль говорила о том, что он так и не освободился от влияния друга. Сознавать это было неприятно, даже болезненно. Примерно так, с раздражением, реагирует ученый, сын всемирного известного ученого, когда ему напоминают об отце.

Олег Николаевич прервал совещание и перешел из кабинета в комнату отдыха. Утопив грузное тело в велюровом кресле, долго сидел с закрытыми глазами. Неплохо бы сейчас принять на грудь граммов сто чего-нибудь покрепче. Но он сдержался. И так последнее время стал слишком много пить.

В дверь постучали. На пороге появилась секретарь Марина Евгеньевна, сухопарая дама лет сорока, которую Михеев ценил за точность и исполнительность.

– Извините, Олег Николаевич…

– Что у вас?

– Позвонили с вахты. Там какой-то скульптор хочет вас видеть.

– Скульптор? – удивился Михеев. – Какой еще скульптор?

– Его зовут Фрол. Говорит, вы его знаете.

– А, камнерез! Чего ему?

– Не сказал. Уверяет, что по делу.

– Знаю его дела… – Михеев извлек из бумажника тысячерублевую купюру. – Передайте ему. И пусть гуляет.

Минут через десять, которые понадобились ей, чтобы спуститься со второго этажа на первый и подняться обратно, Марина Евгеньевна вернулась в комнату отдыха и положила банкноту на стол.

– Не взял. Говорит, у него к вам важное дело.

– Фрол не взял деньги? – не поверил Олег Николаевич. – Не может такого быть. Значит, дело действительно важное. Проводите его ко мне.

– Сюда? – почему-то испугалась Марина Евгеньевна.

– Не на вахту же мне идти. Что вас смущает?

– Он… как бы это сказать…

– Не во фраке? Ничего, выдержу.

Когда камнерез был впущен в комнату отдыха, Михеев сразу понял, чем была вызвана реакция секретарши. Он был в той же рыжеватой кожаной куртке, что и на кладбище, с тем же кожаным ремешком на лбу, придерживающим длинные седые волосы, только вместе камуфляжных штанов в кирзовые сапоги с подвернутыми голенищами были заправлены линялые джинсы, а на шее болталась голубенькая косынка, призванная заменить галстук. Кирзачи на дорогом ковре ввергли бы в панику любую хозяйку. Хорошо еще, что они были вымыты и даже слегка начищены.

– Да ты, брат, прибарахлился, как на светский прием, – заметил Михеев.

– Знал, куда иду, – ответил Фрол. – Здорово, Олег Николаевич. Правильно, что велел пустить, не пожалеешь.

– Выпить хочешь?

– Всегда. Но сначала дело. Современный человек никогда не мешает дело с удовольствием. И всегда различает, что дело, а что удовольствие.

– Да ты философ! – засмеялся Михеев.

– Такая профессия, располагает к размышлениям, – согласился Фрол. – Так вот, о деле. Как ты насчет того, чтобы заказать свой надгробный памятник?

– Как?! – изумился Михеев. – Тебе?

– А