мяса мне тяжело. А рыба и морепродукты – вкусно, сытно, легко…»
«Но и недешево…», – заметил Юра, а потом снова пошутил: «Друзья познаются в беде и в еде…»
«На самом деле я не вижу себя в экономике вообще. Я даже не понимаю, о чем эта наука. Цифры, диаграммы, рыночные механизмы эти. Папа хочет, чтобы научилась управлять людьми, машинами, чем угодно. Но выходит, что в жизни я даже не могу управлять своими решениями. Я вижу, что к нам в страну пришел капитализм. Папа и похожие на него люди теперь могут заниматься чем угодно. Это больше не фарцовщики, которых расстреливают. Это уважаемые люди – предприниматели. Они не хотят никому подчиняться, они сами платят налоги. И это прекрасно. Но не все такие. Есть люди, которые просто хотят писать, например, рисовать, петь, танцевать. И у них это прекрасно получается. Но пробиться удается единицам, только потому, что у них нет, например, твердого характера или мохнатой лапы. Не все люди, имеющие настоящий талант, могут быть услышанными, понимаешь – вот за это мне, правда, обидно».
«Закон природы – выживает сильнейший…»
«Зачастую эти люди честные. В этом и их проблема. Они ждут честности от других… А, ты, наверно, знаешь, как все устроено. Кто и почему занимает первые места…»
«Вот здесь я с тобой поспорю. Я победил в городском соревновании – и я никто».
«Пока на таком уровне все честно. Пока никто не разинул рот!»
Мы оба смутились в один момент, когда будто вслух проговорили простой закон жизни, по которому все живут, но и одновременно делают вид, словно его не существует. Будто при определенных обстоятельствах, в которых бы оказался тот самый человек, который ругает власть и возможности, которые она дает, он бы поступил иначе – не взял бы денег, не промолчал бы, где нужно, не продвинул бы своего ребенка по карьерной лестнице, не пристроил бы любовника. Но, отмахиваясь от этого всего, лишь на словах кажется, что ты не причастен к этой вездесущей коррупционной машине. А на самом деле нет. Ведь в ней задействованы все – те руки, которые берут взятку и те руки, которые дают взятку. Все одинаково грязны и бесконечно друг друга моют.
Макс, Сережка и близнецы Веня и Давид вышли к нам на веранду и закурили все одновременно. Кроме Вени. Он стоял, облокотившись на перила лестницы, идущей к двери дома, тер ладони и дул в них. Все были изрядно пьяны, громко смеялись и вели свои привычные беседы – «а у нас в квартире газ».
«Мне надо срочно купить колеса. Папа обещал ладу купить. Мне, конечно, не хочется позориться такой тачкой, но ведь надо учиться на чем-то…», – сказал Сережка, выдыхая сигаретный дым.
«Лада – полное говно. Когда-то у отца была такая машина, когда он еще на дядю работал. За первый же год на «доремонты» он потратил почти столько же, сколько заплатил эту машинку. И под ней полежал с месяцок. В ней ломалось абсолютно всё, что могло сломаться. Но то, что чинил, больше не ломалось. Ну, а смысл… лежать надо под бабой, а не под машиной!». И Макс снова разверзся неприятным смехом, как несдержанный вулкан. Все его «шутки» всегда касались девушек. Он о них постоянно говорил, перечисляя свои многочисленные романы и все подробности этих встреч, эти девушки были в его окружении, вились, как пчелиный рой у лица пасечника, но целующимся с настоящей девушкой его так никогда и не видели.
Володя стоял на кухне поникший – я видела его сквозь панорамные окна. Он казался несуразным абсолютно, словно выдернутый из другой реальности. Он не подходил ни этому обществу, ни этому интерьеру, словно случайно оказавшаяся декорация какой-нибудь деревенской жизни с полным навоза сараем и роем мух над ним в роскошном амфитеатре с величественными колоннадами и богемными зрителями в аристократичных шляпках и зонтиках с острыми кончиками. Видимо, беднягу уже не раз постучали по темечку и напомнили, что матушка его моет сортиры.
Мне было жалко на него смотреть и в то же время я не понимала, почему он до сих пор просто не ушел. Почему он продолжает эту борьбу, ведь хорошим здесь он все равно никогда не будет. Юра поцеловал меня в ушко и шепнул:
«Может, пойдем, прогуляемся. Только иди, надень шапку и перчатки!»
Он хотел уединения со мной. Ему претило это общество или же он просто устал? Пиво пилось ему уже тяжело, с каждым новым глотком казалось все горше. Это я заметила по его гримасам, когда он делал последние глотки. «Императрицы» вывалились уже шумной подвыпившей волной из входных дверей. Они говорили о моде, брендах, тачках, напевая что-то из Бузовой, покачивая бедрами, одновременно доставая свои стики, засовывая их в айкос. Я отвернула лицо, понимая, что мне вновь придется вдыхать этот отвратительнейший запах попавшей под дождь собачки…
«Я пойду завтра на маник и педик к Ирише – она такие красивые узоры делает».
Девчонки сразу глянули на свои ногти, стараясь представить, какие красоты могли бы там образоваться, если бы они тоже пошли к этой самой Ирише, а я по ходу додумывала, что педик – это никакой не педераст, а педикюр, а маник – не манная каша, а маникюр. Я современная девчонка, но просто очень люблю русский язык, и мне порой бывает непонятно, зачем сокращать, упрощать или вообще заменять уже существующие слова. Розыгрыш вдруг стал пранком, сообщение – мессенджером, вызов – челленджем, полезный совет – лайфаком… кому это нужно и для чего? Потом девчонки конечно обсуждали парней, это они уже делали потише – кто с кем был, кто еще девственница. Я обычно не присутствовала при таких разговорах, потому что боялась, что на меня вновь набросятся с расспросами – когда же я уже сделаю это? Когда я займусь сексом и расскажу все пикантные подробности им. Вот кто они мне такие, чтобы я с ними делилась? Скорей, я поделюсь этими ощущениями с тем, кто будет со мной в эту ночь. Я не жду чего-то особенного, я просто хочу доверять этому парню и понимать, что ему тоже это важно, как и мне, что я для него не просто очередной пунктик в списке его побед. Девочки обсуждали секс Кати Евстратенко, который произошел накануне.
«Ты ему дала уже что ли, Кать?» «Ну, да. А чего ждать-то? У него тачка бэха и родители в турбизнесе. Я думаю, у него все пучком в будущем». «Ты замуж за него что ли собралась?», – вопрошает Лена (та самая, которая изображала императрицу). «Кто знает!», – смеется Катя.
«Глупо как… выходить замуж за того, с кем ты просто трахаешься!».
Они выкинули окурки в красивую резную урну у входной двери и направились в дом.
Мы с Юрой вернулись за общий стол, но сели уже вместе. Никто не заметил, что мы – пара, каждый был занят собой. В
«Закон природы – выживает сильнейший…»
«Зачастую эти люди честные. В этом и их проблема. Они ждут честности от других… А, ты, наверно, знаешь, как все устроено. Кто и почему занимает первые места…»
«Вот здесь я с тобой поспорю. Я победил в городском соревновании – и я никто».
«Пока на таком уровне все честно. Пока никто не разинул рот!»
Мы оба смутились в один момент, когда будто вслух проговорили простой закон жизни, по которому все живут, но и одновременно делают вид, словно его не существует. Будто при определенных обстоятельствах, в которых бы оказался тот самый человек, который ругает власть и возможности, которые она дает, он бы поступил иначе – не взял бы денег, не промолчал бы, где нужно, не продвинул бы своего ребенка по карьерной лестнице, не пристроил бы любовника. Но, отмахиваясь от этого всего, лишь на словах кажется, что ты не причастен к этой вездесущей коррупционной машине. А на самом деле нет. Ведь в ней задействованы все – те руки, которые берут взятку и те руки, которые дают взятку. Все одинаково грязны и бесконечно друг друга моют.
Макс, Сережка и близнецы Веня и Давид вышли к нам на веранду и закурили все одновременно. Кроме Вени. Он стоял, облокотившись на перила лестницы, идущей к двери дома, тер ладони и дул в них. Все были изрядно пьяны, громко смеялись и вели свои привычные беседы – «а у нас в квартире газ».
«Мне надо срочно купить колеса. Папа обещал ладу купить. Мне, конечно, не хочется позориться такой тачкой, но ведь надо учиться на чем-то…», – сказал Сережка, выдыхая сигаретный дым.
«Лада – полное говно. Когда-то у отца была такая машина, когда он еще на дядю работал. За первый же год на «доремонты» он потратил почти столько же, сколько заплатил эту машинку. И под ней полежал с месяцок. В ней ломалось абсолютно всё, что могло сломаться. Но то, что чинил, больше не ломалось. Ну, а смысл… лежать надо под бабой, а не под машиной!». И Макс снова разверзся неприятным смехом, как несдержанный вулкан. Все его «шутки» всегда касались девушек. Он о них постоянно говорил, перечисляя свои многочисленные романы и все подробности этих встреч, эти девушки были в его окружении, вились, как пчелиный рой у лица пасечника, но целующимся с настоящей девушкой его так никогда и не видели.
Володя стоял на кухне поникший – я видела его сквозь панорамные окна. Он казался несуразным абсолютно, словно выдернутый из другой реальности. Он не подходил ни этому обществу, ни этому интерьеру, словно случайно оказавшаяся декорация какой-нибудь деревенской жизни с полным навоза сараем и роем мух над ним в роскошном амфитеатре с величественными колоннадами и богемными зрителями в аристократичных шляпках и зонтиках с острыми кончиками. Видимо, беднягу уже не раз постучали по темечку и напомнили, что матушка его моет сортиры.
Мне было жалко на него смотреть и в то же время я не понимала, почему он до сих пор просто не ушел. Почему он продолжает эту борьбу, ведь хорошим здесь он все равно никогда не будет. Юра поцеловал меня в ушко и шепнул:
«Может, пойдем, прогуляемся. Только иди, надень шапку и перчатки!»
Он хотел уединения со мной. Ему претило это общество или же он просто устал? Пиво пилось ему уже тяжело, с каждым новым глотком казалось все горше. Это я заметила по его гримасам, когда он делал последние глотки. «Императрицы» вывалились уже шумной подвыпившей волной из входных дверей. Они говорили о моде, брендах, тачках, напевая что-то из Бузовой, покачивая бедрами, одновременно доставая свои стики, засовывая их в айкос. Я отвернула лицо, понимая, что мне вновь придется вдыхать этот отвратительнейший запах попавшей под дождь собачки…
«Я пойду завтра на маник и педик к Ирише – она такие красивые узоры делает».
Девчонки сразу глянули на свои ногти, стараясь представить, какие красоты могли бы там образоваться, если бы они тоже пошли к этой самой Ирише, а я по ходу додумывала, что педик – это никакой не педераст, а педикюр, а маник – не манная каша, а маникюр. Я современная девчонка, но просто очень люблю русский язык, и мне порой бывает непонятно, зачем сокращать, упрощать или вообще заменять уже существующие слова. Розыгрыш вдруг стал пранком, сообщение – мессенджером, вызов – челленджем, полезный совет – лайфаком… кому это нужно и для чего? Потом девчонки конечно обсуждали парней, это они уже делали потише – кто с кем был, кто еще девственница. Я обычно не присутствовала при таких разговорах, потому что боялась, что на меня вновь набросятся с расспросами – когда же я уже сделаю это? Когда я займусь сексом и расскажу все пикантные подробности им. Вот кто они мне такие, чтобы я с ними делилась? Скорей, я поделюсь этими ощущениями с тем, кто будет со мной в эту ночь. Я не жду чего-то особенного, я просто хочу доверять этому парню и понимать, что ему тоже это важно, как и мне, что я для него не просто очередной пунктик в списке его побед. Девочки обсуждали секс Кати Евстратенко, который произошел накануне.
«Ты ему дала уже что ли, Кать?» «Ну, да. А чего ждать-то? У него тачка бэха и родители в турбизнесе. Я думаю, у него все пучком в будущем». «Ты замуж за него что ли собралась?», – вопрошает Лена (та самая, которая изображала императрицу). «Кто знает!», – смеется Катя.
«Глупо как… выходить замуж за того, с кем ты просто трахаешься!».
Они выкинули окурки в красивую резную урну у входной двери и направились в дом.
Мы с Юрой вернулись за общий стол, но сели уже вместе. Никто не заметил, что мы – пара, каждый был занят собой. В