печали.

Но она ничего не могла поделать со своим сердцем, попавшим в плен зорких, пристально-нежных, обнимающих звёздной бездной волчьих глаз. Единожды взглянув в них, их было уже невозможно забыть. Никто не мог затмить, заслонить собой их неистовую страсть, их гипнотическую пронзительность — до уплывающей из-под ног земли, до сладостно-рокового обмирания сердца. В них могла и звенеть сталь клинка, и рокотать окутывающая душу ласка. Онирис ныряла в них, как в бездонную пропасть — с холодящим восторгом, с упоительным ужасом и почти смертоносным счастьем. Она не боялась разбиться, она знала, что её подхватят сильные, но совсем не жестокие руки. Крепкие, но бережные, властные, но чуткие.

Но эту тайну своего сердца она никому не могла открыть, даже матушке. А уж Збире — и подавно.

Прогуливаясь по саду и хрустя печеньем, Темань заметила Кагерду вполголоса:

— Тебе не кажется, что Онирис влюблена?

Тот, подумав мгновение, предположил:

— Может, в Збирдрид? У них с детства такая привязанность...

— О нет! — закатив к небу большие светлые глаза, вздохнула Темань. — И близко нет, я чувствую. Но она такая молчунья, слова лишнего никогда не проронит, даже не намекнёт...

— Давай наберёмся терпения, дорогая госпожа Темань, — улыбнулся Кагерд. — Думаю, если какая-то сердечная тайна у Онирис и есть, то рано или поздно всё откроется.

— Ты, как всегда, мудр, друг мой! — с мягким смешком ответила Темань. — Что ж, подождём.

*

От стука могучих копыт чёрного жеребца гудела земля: Збирдрид мчалась по дороге через поле, усеянное высокими жёлтыми цветами. Она добыла в городе всё, о чём просила родительница, и узлы с покупками были пристёгнуты сзади к седлу. Встречный ветер трепал чёрную с каштановым отливом гриву коня и рыжую копну волос Збирдрид, которую та даже не заплетала в косу, а перехватывала в нескольких местах ремешками. Эту густую, струящуюся языками дерзкого пламени гриву невозможно было даже руками обхватить и собрать.

Высокие сапоги наездницы покрылись дорожной пылью. Совсем не в городе Збирдрид задержалась, остановиться её заставило происшествие с повозкой, которую она заметила издали. Кузов стоял у обочины дороги, а один из шестёрки дюжих носильщиков стонал в скрюченной позе на четвереньках. Опытным взглядом целительницы Збирдрид сразу определила очаг боли: у носильщика «вступило» в поясницу — профессиональная травма этих ребят. Нагрузкам они подвергались нешуточным, работали на износ.

Седок вышел из повозки и озабоченно склонился над бедолагой. Это был высокий и стройный офицер в сверкающих сапогах, чёрном плаще, чёрной треуголке с опушением из белых перьев, опоясанный саблей и кинжалом — кортиком. По тёмно-синему цвету мундира Збирдрид определила в нём моряка. В чинах и званиях она была не сильна, но предположила, что тот мог быть капитаном корабля.

Подъехав поближе, Збирдрид соскочила с седла, и её шпоры звякнули при ударе ног о землю. Офицер посмотрел на неё, и молодая целительница немного смутилась, поняв, что ошиблась с его полом: капитан оказался женщиной. В заблуждение Збирдрид ввёл высокий рост и богатырское телосложение носительницы мундира. Энергичные и волевые черты её лица были очень красивы, а в глазах, опушённых тёмными ресницами, будто звёздная бездна распахивалась — бесконечная, щекочущая холодком мурашек. Впрочем, Збирдрид была не из робкого десятка — взгляд выдержала.

— Здравия тебе, госпожа, — сказала она учтиво. — Вижу, беда с носильщиком приключилась?

— Так точно, — ответила женщина-офицер. Голос у неё был глубокий и звучный, прохладный и чистый, рокочущий внутренней волчьей силой. — И как теперь дорогу продолжать? Ребята говорят, что им нельзя неполным составом нести повозку с седоком — равновесие, видите ли, нарушится, пострадает безопасность поездки. А без седока — можно. Выходит, дальше мне пешком идти придётся.

— А куда ты, позволь спросить, путь держишь? — поинтересовалась Збирдрид.

— В Верхнюю Геницу, — ответила женщина-офицер.

— О, так я тоже туда направляюсь! — воскликнула Збирдрид. — А бедняге я попробую сейчас помочь. Я дочь Бенеды, костоправки. — Она поднесла к глазам носильщика раскрытую ладонь и сказала: — Смотри в середину моей руки! Твоя боль — у меня вот здесь!

С этими словами она сжала кулак, точно муху поймав. Потом она направила луч целебного воздействия в очаг боли, поработала с позвонками и нервами, а также межпозвоночными хрящами: они у парня были здорово изношены. В спине носильщика хрустнуло, и его товарищи даже вздрогнули. Женщина-офицер с пристальным интересом наблюдала за работой молодой целительницы; у неё вспотел лоб, и она сняла шляпу, вытерла его платком. На её голове в лучах Макши золотился коротенький ёжик, а на спину с затылка спускалась косица, перевитая чёрной ленточкой.

— Ну всё, пусть теперь отдохнёт с часик, — закончив работу и сняв обезболивание, сказала Збирдрид. — И можно будет продолжить путь.

Ей и самой не мешало бы немного перевести дух: она порядком выложилась во время лечения. Женщина-офицер предложила ей присесть в повозку, и Збирдрид не отказалась, а остальные носильщики уселись прямо на придорожную траву.

— У тебя чудотворные руки, сестрица! — воскликнула путешественница. — Я чрезвычайно признательна тебе за помощь.

Збирдрид устало махнула рукой: мол, пустяки, это моя работа. А путница сказала:

— Позволь представиться: Э́ллейв, корабельный командующий флота Её Величества. Сколько ты берёшь за своё искусство? Я чувствую себя обязанной. Труд должен вознаграждаться.

— Я на самом деле пока ещё ученица, — призналась Збирдрид. — Самостоятельно не работаю, только искусство своей родительницы перенимаю. Плату брать я ещё не могу.

— Ну, позволь тебя хотя бы угостить, — лучезарно улыбнулась Эллейв, доставая из деревянного ящика бутылку с каким-то красным напитком, а из дорожного сундучка — две походные металлические стопки.

— Что ж, не откажусь, — усмехнулась Збирдрид.

Напиток оказался весьма крепок и отдавал ягодами. Госпожа капитан сказала его название — «кровь победы», а также поведала Збирдрид историю его появления, весьма горькую и печальную. Участники Гильгернской битвы, смешав кровь госпожи Аэльгерд со спиртом, таким образом помянули её. Страшные то были поминки... Нынешний напиток, конечно, не на крови был, а на ягодах, с тем жутким питьём его роднил только цвет. Он сурово обжигал нутро, и ягодной сладости в нём совершенно не чувствовалось, только терпкость и кислинка. Впрочем, напитку, который был создан изначально как поминальный, сладким и не полагалось быть.

— Мой отец — корком А́рнуг, в этой битве он командовал флагманом «Победа