ожидать утра, делая вид, что удит рыбу. Никаких других мыслей у него так и не возникло. Подстегиваемый нарастающим внутренним беспокойством, он, усмехаясь, взял в руки удочку. Размотал её, и хотел было забросить голый крючок с грузилом в середину освобожденного им от водорослей водного пространства, похожего сейчас на темную полынью. Тут высеклась в сознании и вторая мысль, что удить рыбу с пустым крючком так же нелепо, как и ходить. Решил насадить на крючок хлебный мякиш. Непослушными и почему-то кажущимися невероятно раздутыми и тугими пальцами отломил хлебный кусочек. Огромным усилием воли выработав во рту вязкую слюну, поплевал на него, размял, насадил горошинкой на крючок. Автоматически, будто робот, забросил наживку в середину просторной полыньи и собрался делать вид, что удит рыбу, хотя бы часов до трех ночи…

В спокойном ожидании собственной смерти скоро забылся, провалившись в тягучую вязкую темную пустоту, похожую на бред. И потому никак долго не мог понять, почему удилище, которое он по выработавшейся привычке цепко держит в руках, дернулось и чуть ли не выскочило из рук. Не понял он, почему оно, словно ожив, заходило ходуном в его руках и почему стало норовисто изгибаться. Чуя, что нечто не предполагаемое своевольно ворвалось в его установившуюся в мозгах программу и теперь пытается её разрушить, Бердымурад резко затряс головой. Отчаянно забарахтался в самом себе, будто пьяный до беспамятства человек, пытающийся высечь в сознании хотя бы проблески какой-нибудь мысли… Наконец заставил себя огромным усилием воли посмотреть хотя бы внутренним взором на то, что с ним происходит. Но опять увидел мертвых раздутых сомов, в которых копошились белые черви. Однако теперь ужасающий образ не сопровождался омерзительным запахом и не вызывал в нем тошноты… А приглядевшись к нему внимательнее, обнаружил, что это вовсе не черви, а белые мальки, которых в сомах становилось все больше и больше… И скоро место мертвых сомов заняли прыткие серебристые мальки, которые копошились в одном месте, словно были в каком-то специальном чане.

И только теперь его ослепительно осенило негаданной мыслью, что сохранять рыбу можно не только, защищая её от браконьеров, но и, что гораздо важнее – разводя её… Почти одновременно с этим он так же ослепительно понял, что удочка его дергается потому, что подсекся сазан, которого прикормил. Вмиг эти две ослепительные мысли вступили в отчаянное противоборство. Каждая устремилась обратить именно к себе все его пробудившееся деятельное внимание. Но тут же и какая-то неизвестная внешняя сила вмешалась в это противоборство, и Бердымурад отдал предпочтение первой мысли. И потому, не обращая совершенно внимания на дергающееся в руках удилище, он позволил развиваться в сознании именно первой мысли. А она обрадовано мигом привела его к, вообще, неожиданному решению, что ему нужно будет прямо завтра поехать на рыбзавод по разведению мальков пресноводных рыб, который открылся недавно в области. Чтобы просить и даже умолять принять его на работу в любом качестве. А проработав там год – поступить на заочное отделение в институт рыбного хозяйства…И как только он, в мгновение воспарив духом, согласился с этой мыслью, его внимание властно притянул к себе пылающий уже в нем во всю мощь рыбацкий азарт…

Опомнившись, как если бы проснулся после глубокого крепко сна, Бердымурад резко задрал удилище. Для подстраховки решительно вошел в воду по колено, намочив туфли и брюки. И когда сазан, отчаявшись прорваться к водорослям или порвать леску, стал делать в темной полынье безопасные круги, Бердымурад пришел в себя полностью. Сосредоточился и даже удовлетворенно отметил себе, что приспособление с резинкой сослужило ему добрую службу. Не будь её, сазан прорвался в водоросли, и там, запутавшись в них, конечно бы, сошел с крючка. Теперь же оставалось сделать то, что было привычно для Бердымурада. Он по обыкновению посмотрел внутренним взором через толщу воды на сазана и увидел его, огромного, сильного, но уже растерявшегося и где-то даже покорного судьбе. Привычно почувствовал, что рыболовная леска и удилище связывают его сейчас не только с сазаном, но и со всем ТЕМ миром. И что ТОТ мир желает, чтобы он выудил сазана. И сазану ничего не остается, как подчиниться ТОМУ миру… Где-то через полчаса привычной борьбы с рыбой Бердымурад спокойно подтянул её, замученную и всплывшую кверху брюхом к пологому берегу. Взял бережно в обе руки, отнес на берег и, уложив в рдест, удовлетворенно закрыл глаза. Успокаиваясь и унимая непроизвольно дрожащие ноги и руки, погрузился в сладкое неподвижное безмолвие.

Вскоре в его чистое, как у счастливого ребенка, сознание вновь всплыло принятое им решение поехать завтра устраиваться работать на рыбзавод. Он радостно и облегченно улыбнулся этому решению. Поскольку оно действительно разом решило все его накопившиеся за последние месяцы проблемы. Затем как-то обыденно вспомнилось и то, что он час назад на полном серьезе собирался наложить на себя руки. Тут же пронзительно, до каждой фиброчки своей души отчетливо прочувствовал, что, не попадись ему сейчас на удочку сазан, то он наверняка бы сегодня убил себя… Его обдало ужасом, но тот быстро развеялся, словно это сгорел порох, оставив после себя приятный запах дымка. Бердымурад улыбнулся еще раз. Но теперь не мечтательно, а – собранно – по доброму и деловому. Бережно взял скользкого и вяло шевелящего жабрами сазана в руки, поднялся, зашел с ним в воду по колено. Медленно опустил его к самому дну, разжал пальцы. Сазан вяло шевельнул плавниками, тихо поплыл в водоросли. «Ну, будь счастлив. – Вдогонку тихо сказал ему Бердымурад. – Ты мне сегодня подарил жизнь, и я в ответ возвращаютебе твою жизнь тоже…»

Удовлетворенный и повзрослевший в одно мгновение на полтора десятка лет Бердымурад вышел на берег. Увидел валяющуюся в рдесте удочку, понял, что больше никогда в своей жизни не будет удить рыбу. Захотелось даже в порыве вспыхнувших неведомых ему еще взрослых чувств, сломать удилище пополам, как это он сделал с луком, когда чуть ли не убил горлинку. Но подумал, будет лучше, если удочку найдут пацаны. «Пусть они теперь половят ею сазанов. – Счастливо улыбаясь, подумал он. – Для меня отрочество, а теперь вот и юность закончились навсегда…»

На обложке авторская (Георгия Костина) работа в стиле фотоживописи – «Синтетический портрет вдохновенного модерна»

Дизайн обложки – Георгий Костин