- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (6) »
посмотрел, она была там.
По милости машины она стала еще прекраснее, еще совершеннее. Она смотрела прямо на меня, с той же нежной, милой, дразнящей улыбкой.
Ее щеки окрасились нежным румянцем, ее зрачки, кажется, стали темнее и больше, ее губы приоткрылись, обнажив мелкие белые зубки. Ее полуприкрытые веки затрепетали. Ее глаза, казалось, на мгновение спрятались, а затем открылись шире, чем прежде. Влага блеснула над ее ртом, который сделался мягче и полнее.
Я почувствовал болезненную эрекцию, поерзал на своем седалище и подергал за штаны, пытаясь облегчить дискомфорт.
Когда я снова взглянул на нее, она начала меняться.
Подтянутые идеальные черты ее лица стали жестче, лишь чуть-чуть. Чудесные глаза слегка сузились, стали холоднее, менее манящими. Ее волосы потемнели, огрубели. Лицо похудело, фарфоровая кожа огрубела, на ней проявились следы времени.
— Нет, погоди, — произнес я. Изменения ускорились, и вот я уже смотрю в обвиняющие, карие глаза моей жены.
— Нет, — сказал я, прикрываясь рукой от экрана. Но отвернуться я не смог.
Лицо Даны застыло в тоске. Ее глаза наполнились слезами, рот дрогнул, тень какого-то глубокого горя накрыло ее лицо.
Даже такой, она оставалась красивой женщиной, черты ее были строги и чисты. Моя рука ударила по кнопке выключения.
Утром, направляясь в гараж к машине, я увидел послание от Даны, бесконечно прокручивающееся на компе, поперек экрана: «Я буду в саду». Пауза. «Я буду в саду». Пауза. «Я буду…». Она потратила впустую столько своего времени на эту дурь. Она взрастила — с чудовищными усилиями — несколько жестких, как резина, корнеплодов, горстку волокнистых стручков, и немного фруктов, покрытых плесенью. Когда я возвращался домой после долгого дня, я находил ее в саду, перепачканную и потную, с грязными до запястий руками. Или я отыскивал ее на кухне, зарывшуюся в куче старинных кулинарных пособий, в атмосфере, густой от тошнотворных запахов. Она упорно пыталась накормить меня плодами своего урожая, но я ни разу не смог себя заставить съесть их. — Но почему? — спрашивала она меня. — Ведь это полезно, Томас. Ты только попробуй — неужели это невкусно пахнет? — Дана. Я всю свою жизнь ел полезную, очищенную синтетику. Это… это не обработано, даже не простерилизовано! Почему тебе хочется тащить это в рот? Она смотрела на меня и улыбалась с легкой грустью. — Потому что это настоящее, Томас. — И убирала тарелку. Она хотела как лучше, я знаю; она предлагала мне угощения, которые считала очень ценными. Но Дана не дала мне того, в чем я больше нуждался; она не вела себя так, как требовало ее положение. Мы больше не приглашали гостей; она могла попытаться навязать им угощение какого-нибудь отвратительного состава и прочитать им лекцию о том, из чего оно приготовлено. Она никогда не была грубой, но была непреклонной. Все чаще и чаще я ловил себя на горьких мыслях. Мой первоначальный подъем по карьерной лестнице был стремительным, но я достиг плато, и я подозревал почему — из-за того, что моя жена была так категорично эксцентрична, так непохожа на жен других мужчин-руководителей. Как часто я завидовал им, этим женам, таким классным, таким совершенным, таким красивым — этаким элегантным обрамлениям карьеры их мужей. Они умели обсуждать политику, моду, последние роли известных популярных актеров. Они знали, как правильно подать поднос с изысканными блюдами, как одеваться, как держаться, чтобы казаться квинтэссенцией всего самого восхитительного. Невозможно было представить их за тем неуклюжим ковырянием в грязи, которое так пленяло Дану, скребущую овощи в водосточной канаве на грядке с репой. Я слишком сильно любил ее, чтобы ненавидеть, но я едва не сходил с ума из-за разочарования. Я хотел уйти, не поговорив с ней, но теперь пришлось развернуться и пройти через шлюз в ее зеленый мир. Под куполом воздух был влажен и тяжел от испарений растительности и земли. Лазурный псевдосолнечный свет бил по глазам. Дана стояла на дальней стороне, осторожно соскабливая кору у полузасохшего дерева. Мгновение я разглядывал ее, сердясь и грустя одновременно. — Привет, Томас, — сказала она. Она кивнула на дерево. — Смотри-ка, новый отросток, вот здесь, — и она указала на бледно-зеленую кисточку на кончике одной из чахлых веток. Что она думала услышать от меня? Робкая радость на ее лице поблекла. Ноги у нее были босыми и замызганными. На ней был грязный комбинезон, длинные черные волосы собраны в небрежный узел, лицо перепачкано. Она шла ко мне, ее тяжелые груди покачивались под комбинезоном, гладкая коричневая плоть проглядывала через неплотно застегнутый костюм. Против своей воли я захотел ее. Она почувствовала мое желание, как всегда, и подошла очень близко, губы ее смягчились. Ее запах заполнил мои ноздри, — духи и резкий запах пота. Она расстегнула лямки своих брюк, и комбинезон упал ей на талию. Она взяла мои руки и прижала их к своей груди; ее кожа была теплой, влажной и скользкой. Я оттолкнул ее. — Здесь? — произнес я недоверчиво. — Здесь? Тут грязь, Дана, неужели ты не понимаешь? — Я пнул почву, комок грязи пролетел по саду и шлепнулся о сталь. Я повернулся и ушел, дрожа от возмущения и подавленной вспышки страсти.
Когда я приближал свой глаз к идентификатору, то наполовину был готов к тому, что буду блокирован и что увижу красную вспышку уведомления об увольнении. Но охрана пропустила меня, и я поднялся на свой этаж. Приветствия моих коллег-руководителей показались мне искренними; никто не бросал на меня злорадно-жалостливых взглядов. Я не понимал, почему Юнг не сообщил о моем поведении. Он не был терпимым человеком, вообще-то. В коридоре я встретил свою начальницу. Она приветливо кивнула и хотела пройти мимо, но я остановил ее. — Матильда, уделите минутку, пожалуйста. Ее глаза смотрели кротко и бесхитростно: — Да, Томас? — Утолите мое любопытство, если можете. — Я придал своему лицу непринужденное выражение. — Вчера вечером я был в офисе Юнга. Готов поклясться, ха-ха, что он разговаривал со своей женой. А я и не знал, что он женат. В прямодушном, открытом лице Матильды произошла поразительная перемена. Сначала я не смог определить это чувство, но потом увидел, что это какая-то смесь печали и яростного желания защитить. — Неужели? — Голос ее внезапно похолодел. Мое сердце оборвалось; та была женой Юнга. Тем не менее, я не удивился так уж сильно. Какой мужчина увидев ее лицо, не пожелает иметь ее рядом с собой? — Я изумлен. Она должна быть терпеливой женщиной, чтобы уживаться с такой холодной рыбой, как Юнг. Вы не знаете ее? Матильда отступила
Утром, направляясь в гараж к машине, я увидел послание от Даны, бесконечно прокручивающееся на компе, поперек экрана: «Я буду в саду». Пауза. «Я буду в саду». Пауза. «Я буду…». Она потратила впустую столько своего времени на эту дурь. Она взрастила — с чудовищными усилиями — несколько жестких, как резина, корнеплодов, горстку волокнистых стручков, и немного фруктов, покрытых плесенью. Когда я возвращался домой после долгого дня, я находил ее в саду, перепачканную и потную, с грязными до запястий руками. Или я отыскивал ее на кухне, зарывшуюся в куче старинных кулинарных пособий, в атмосфере, густой от тошнотворных запахов. Она упорно пыталась накормить меня плодами своего урожая, но я ни разу не смог себя заставить съесть их. — Но почему? — спрашивала она меня. — Ведь это полезно, Томас. Ты только попробуй — неужели это невкусно пахнет? — Дана. Я всю свою жизнь ел полезную, очищенную синтетику. Это… это не обработано, даже не простерилизовано! Почему тебе хочется тащить это в рот? Она смотрела на меня и улыбалась с легкой грустью. — Потому что это настоящее, Томас. — И убирала тарелку. Она хотела как лучше, я знаю; она предлагала мне угощения, которые считала очень ценными. Но Дана не дала мне того, в чем я больше нуждался; она не вела себя так, как требовало ее положение. Мы больше не приглашали гостей; она могла попытаться навязать им угощение какого-нибудь отвратительного состава и прочитать им лекцию о том, из чего оно приготовлено. Она никогда не была грубой, но была непреклонной. Все чаще и чаще я ловил себя на горьких мыслях. Мой первоначальный подъем по карьерной лестнице был стремительным, но я достиг плато, и я подозревал почему — из-за того, что моя жена была так категорично эксцентрична, так непохожа на жен других мужчин-руководителей. Как часто я завидовал им, этим женам, таким классным, таким совершенным, таким красивым — этаким элегантным обрамлениям карьеры их мужей. Они умели обсуждать политику, моду, последние роли известных популярных актеров. Они знали, как правильно подать поднос с изысканными блюдами, как одеваться, как держаться, чтобы казаться квинтэссенцией всего самого восхитительного. Невозможно было представить их за тем неуклюжим ковырянием в грязи, которое так пленяло Дану, скребущую овощи в водосточной канаве на грядке с репой. Я слишком сильно любил ее, чтобы ненавидеть, но я едва не сходил с ума из-за разочарования. Я хотел уйти, не поговорив с ней, но теперь пришлось развернуться и пройти через шлюз в ее зеленый мир. Под куполом воздух был влажен и тяжел от испарений растительности и земли. Лазурный псевдосолнечный свет бил по глазам. Дана стояла на дальней стороне, осторожно соскабливая кору у полузасохшего дерева. Мгновение я разглядывал ее, сердясь и грустя одновременно. — Привет, Томас, — сказала она. Она кивнула на дерево. — Смотри-ка, новый отросток, вот здесь, — и она указала на бледно-зеленую кисточку на кончике одной из чахлых веток. Что она думала услышать от меня? Робкая радость на ее лице поблекла. Ноги у нее были босыми и замызганными. На ней был грязный комбинезон, длинные черные волосы собраны в небрежный узел, лицо перепачкано. Она шла ко мне, ее тяжелые груди покачивались под комбинезоном, гладкая коричневая плоть проглядывала через неплотно застегнутый костюм. Против своей воли я захотел ее. Она почувствовала мое желание, как всегда, и подошла очень близко, губы ее смягчились. Ее запах заполнил мои ноздри, — духи и резкий запах пота. Она расстегнула лямки своих брюк, и комбинезон упал ей на талию. Она взяла мои руки и прижала их к своей груди; ее кожа была теплой, влажной и скользкой. Я оттолкнул ее. — Здесь? — произнес я недоверчиво. — Здесь? Тут грязь, Дана, неужели ты не понимаешь? — Я пнул почву, комок грязи пролетел по саду и шлепнулся о сталь. Я повернулся и ушел, дрожа от возмущения и подавленной вспышки страсти.
Когда я приближал свой глаз к идентификатору, то наполовину был готов к тому, что буду блокирован и что увижу красную вспышку уведомления об увольнении. Но охрана пропустила меня, и я поднялся на свой этаж. Приветствия моих коллег-руководителей показались мне искренними; никто не бросал на меня злорадно-жалостливых взглядов. Я не понимал, почему Юнг не сообщил о моем поведении. Он не был терпимым человеком, вообще-то. В коридоре я встретил свою начальницу. Она приветливо кивнула и хотела пройти мимо, но я остановил ее. — Матильда, уделите минутку, пожалуйста. Ее глаза смотрели кротко и бесхитростно: — Да, Томас? — Утолите мое любопытство, если можете. — Я придал своему лицу непринужденное выражение. — Вчера вечером я был в офисе Юнга. Готов поклясться, ха-ха, что он разговаривал со своей женой. А я и не знал, что он женат. В прямодушном, открытом лице Матильды произошла поразительная перемена. Сначала я не смог определить это чувство, но потом увидел, что это какая-то смесь печали и яростного желания защитить. — Неужели? — Голос ее внезапно похолодел. Мое сердце оборвалось; та была женой Юнга. Тем не менее, я не удивился так уж сильно. Какой мужчина увидев ее лицо, не пожелает иметь ее рядом с собой? — Я изумлен. Она должна быть терпеливой женщиной, чтобы уживаться с такой холодной рыбой, как Юнг. Вы не знаете ее? Матильда отступила
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (6) »