больше полуметра, эскалатор закончился, а с ним и погоня. Наверху всю троицу уже ждал патруль, который вызвал смотритель движущейся лестницы.

Полицейские приняли возмутителей спокойствия в железные объятия и, без лишних разговоров, заломив всем руки, отправили в комнату дежурного по станции. Там их усадили рядом на длинную лавку и начали опрос.

Испуганные бомжи взяли на себя все «глухари», висящие за отделом полиции на транспорте, лишь бы избавиться от этого чокнутого, а сам Геннадий, сосчитав мысленно до 100, понял, что дело, скорее всего, сделано и, вежливо приподнявшись, извинился перед собравшимися за недоразумение. Он, дескать, принял этих двоих за своих одноклассников, но ошибся, а потому выражает глубочайшее сожаление и, вообще, честь имеет.

Удивленные не менее бомжей такому повороту событий, полицейские выписали Геннадию штраф за нахождение в транспорте без средств защиты и отпустили с миром.

Вернувшись домой, Гена стал ждать прихода. В течение недели он самоизолировался, замерял температуру ежечасно, прислушивался и принюхивался, заставлял себя кашлять в попытке вызвать пневмонию, но все было как прежде.

Через неделю, после верного инкубационного периода, Дубинский сдал очередной анализ и, черт возьми, он оказался чист!

Геннадий вскипел. Он разметал по столу все пилюли и конвалюты, приготовленные для острого течения болезни, он ругался страшными словами, в конце концов плюнул и поклялся в отместку за этот казус больше вообще никогда не принимать лекарств!

С тех пор прошло некоторое время.

Врачи поликлиники думали, что Гена, наконец, умер и оставил их в покое, но это не совсем так. Просто теперь он – убеждённый ковид-диссидент. Как раз в эту минуту он сидит в шашлычной у Ашота, которая в эпоху пандемии подпольно открыта только для своих. Он пьет вино, не боясь цирроза, и ест люля-кебаб, не взирая на холестерин.