Фотиаде. В одной из них, как в размытой колее, зарылась цепочка.

— Я все думаю, господин начальник, — заговорил стрелочник, — в конце концов вам повезло.

— Мне? Почему?

— Ведь здесь тоже неплохо. Ну какие здесь дела? Много ли поездов проходит? Один грузовой да один пассажирский. И все. Спокойно, никто тебе не морочит голову.

— Ах да, и ты полагаешь, это жизнь… Нажми-ка там посильнее.

— Где?

— Там. Вот так.

— А чем не жизнь? — продолжал стрелочник. — Хочешь поспать? Спи. Хочешь так отдохнуть? Отдыхай. Хочешь поработать? Покопался немного в саду, сделал грядку, а тут, глядишь, стрелки проверил…

— Эх, Симион, да что ты знаешь?! — вздохнул господин Фотиаде и покачал головой. — Да и откуда тебе знать, коли ты, кроме этой станции, ничего и не видел.

— Ладно, господин начальник, и вы привыкнете. А теперь… если пройдет и этот поезд…

— Ну пройдет, так ведь оно нечасто… — печально вымолвил господин Фотиаде. — Ну два, три раза…

— И то хорошо, господин начальник. Я хоть гляну на него.

— Тебе без толку на него и смотреть.

Стрелочник перестал массировать.

— Как это без толку?

— Да так, без толку. Когда я тебе рассказывал, ты и верить мне не хотел, что он существует. Ну пройдет он здесь теперь — какая тебе польза?

— Увижу, что он существует, — сказал стрелочник.

— Так ведь я тебе сказал, что существует, — рассердился господин Фотиаде.

— Да вы чего мне только не рассказывали, а потом вроде и на попятный…

— Вот что, любезный, заруби себе на носу: поезд существует, — отчеканил господин Фотиаде.

— Может, и существует… — откликнулся стрелочник. — Как, господин начальник, продолжать?

— Еще немного.

Стрелочник положил руки на лопатки господина Фотиаде и глянул на его спину. Тяжелая спина, спина человека, который много сидит. Потому-то и трудно ему было двинуться в эту глушь. Кто знает, что он такое натворил, за какие грехи его сюда сослали? Может, пил, пустил под откос поезд или, как это называется, взяточничеством занялся. Бедняга. Впрочем, человек он добрый, одинокий. Всего и привез имущества — сундучок, а в сундучке две формы начальника станции, из первоклассной материи — сразу видно, что был большой начальник, книги, удочки да матерчатый стул. Правда, была у него еще эта птица, попугай, только сдохла через неделю, как он сюда приехал, и из-за этого начальник весь день смурной ходил, только что не плакал, и когда Симион сказал ему: «Господин начальник, вы как мать хороните, да плюньте на эту синицу, я вам другую поймаю», начальник ответил, как он любил говаривать: «Эх, Симион, да что ты знаешь?» — и он не обиделся, но когда начальник прибавил, что, мол, вот эта пичуга кое-что в жизни повидала, тут уж он немного обиделся. Чертова птица. Яиц не несет и петь не поет, только что разноцветная и много повидала. За одно это он бы ее и кормить не стал. А начальник, тот вырыл для своей птицы могилу и похоронил ее по всем правилам, только что панихиду не отслужил. Хороший человек. И нравилось ему рассказывать о большой станции, где он раньше служил. Привирал он — что правда, то правда, — всему нельзя было верить, но зато так время шло быстрее. Потому — что им вдвоем было делать после того, как прошел товарный и пассажирский? Пускай рассказывает. Рассказывал начальник красиво, а Симион слушал, и чему верил, а чему нет. Но начальнику не нравилось, когда ему не верили, — мол, у него все правда. Особливо об этом поезде любил рассказывать. Бывало, о чем ни заговорит, а все на него сворачивает. Видел, что ему не верят, вот и злился, конечно, а однажды даже дураком Симиона обозвал. Он, Симион, и тут не обиделся, только рассказал, как в его деревне, что за холмом, жила одна бабка по имени Тудосия, так она каждое воскресенье приходила к ним на станцию за семь километров, — говорила, встречать поезд с цитрами. Со скрипками, объяснил Симион начальнику, который не знал, что такое цитры. Тут эта бабка и померла, прямо на перроне, на скамеечке, в одно воскресное утро, посинела от холода — дело-то было зимой. Напрасно господин Казаку, предыдущий начальник, отсылал ее домой, она все ждала свой поезд. С поездом, бедняга, и уехала, потому что из деревни никто за ней не пришел, — была бабка ничейная. Господин Казаку позвонил в город и ее, закоченевшую, так и погрузили в почтовый вагон и, кто знает, где похоронили или что с ней еще сделали. «Значит, ты хочешь сказать, этот поезд просто моя выдумка?» — возмутился начальник, когда Симион закончил рассказ о Тудосии. «Да нет, господин начальник, — возразил он. — Я хочу сказать, может, этот поезд не совсем такой, как вы его описываете». — «Дело твое, — сказал начальник. — Хочешь верь, хочешь не верь, но знай: все так, как я тебе рассказываю». Только совсем так быть не могло. Что же это за поезд, о котором не знаешь, куда он и откуда едет? Начальник станции должен был знать и тебе сказать. Он так понимал: это, верно, товарный, товарный иногда перевозит секретные вещи, у него специальные обозначения, но начальник говорил, что вагоны у поезда пассажирские. А если поезд международный, в нем должно было быть освещение, однако на той станции, по словам начальника, международный останавливался. А этот и не останавливался, и вагоны не были освещены, ни одно окно не светилось. И проходил он всегда ночью, в три часа семь минут, и ни секундой позже. Ну, уж этому он не верил! Какой поезд хоть раз не опаздывает? Даже несчастный их четыре тысячи пятый, и тот опаздывает на пять — десять минут. Хотя линия эта была второстепенная и на разъездах стоять ему не приходилось.

— Хватит, — выпрямляясь, вздохнул господин Фотиаде. — Спасибо. — Он посмотрел на часы. — Без девятнадцати три. Сейчас придет пассажирский. Я пошел одеваться.

— Время еще есть, — сказал стрелочник. — Можете отдохнуть чуток. В восемь я вас подниму.

— Мне спать не хочется, — возразил господин Фотиаде и поднялся с шезлонга. — А где собака?

— Тоже где-нибудь спит.

Господин Фотиаде беспокойно огляделся.

— Идите, господин начальник, он вас не тронет! — с улыбкой сказал стрелочник. — Теперь он вас знает.

Господин Фотиаде шаткой походкой направился к диспетчерской. Он был в широких белых трусах до колен и в домашних тапочках с красными кисточками. Эти кисточки ужасно смешили стрелочника, но он всякий раз сдерживался, когда хотелось рассмеяться, — чтобы не огорчить начальника. И потом, коли начальнику они нравятся, ему-то, Симиону, не все ли равно? Господин Фотиаде собирался уже войти в свою комнату, когда стрелочник спохватился.

— Господин начальник, а где затапливать: у меня или у вас? — крикнул он.

— Где хочешь! — ответил господин Фотиаде. —