- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (8) »
к грозному брату. Одна из его рук лежит на краю подоконника; Милочка тянется к ней, к этой загрубевшей от возни со снежками, покрытой рубцами и царапинами от жестоких битв, страшной руке… Целует свежими розовыми губками.
И робко глядит на ужасного человека.
Эта умилостивительная жертва смягчает Володино сердце. Он отрывается от книги:
– Ты что, красавица? Весело тебе?
– Весело.
– То-то. А ты вот такие пояса видала?
Сестра равнодушна к эффектному виду брата, но чтобы подмазаться к нему, хвалит:
– Ах, какой пояс! Прямо прелесть!..
– То-то и оно. А ты понюхай, чем пахнет.
– Ах, как пахнет!!! Прямо – кожей.
– То-то и оно.
Милочка отходит в свой уголок и снова погружается в немое созерцание стола. Вздыхает…
Обращается к Карасику:
– Поцеловала.
– Не дерется?
– Нет. А там окно такое замерзнутое.
– А Егорта стола не тронет? Пойди и ему поцелуй руту.
– Ну вот еще! Всякому целовать. Чего недоставало!
– А если он на стол наплюнет?
– Пускай, а мы вытирем.
– А если на толбасу наплюнет?
– А мы вытирем. Не бойся, я сама съем. Мне не противно.
В дверь просовывается голова матери.
– Володенька! К тебе гость пришел, товарищ.
Боже, какое волшебное изменение тона! В будние дни разговор такой: «Ты что же это, дрянь паршивая, с курями клевал, что ли? Где в чернила убрался? Вот придет отец, скажу ему – он тебе пропишет ижицу[7]. Сын, а хуже босявки!»
А сегодня мамин голос – как флейта. Вот это праздничек!
Пришел Коля Чебурахин.
Оба товарища чувствуют себя немного неловко в этой атмосфере праздничного благочиния и торжественности.
Странно видеть Володе, как Чебурахин шаркнул ножкой, здороваясь с матерью, и как представился созерцателю – Егорке:
– Позвольте представиться, Чебурахин. Очень приятно.
Как все это необычно! Володя привык видеть Чебурахина в другой обстановке, и манеры Чебурахина, обыкновенно, были иные.
Чебурахин, обыкновенно, ловил на улице зазевавшегося гимназистика, грубо толкал его в спину и сурово спрашивал:
– Ты чего задаешься?
– А что? – в предсмертной тоске шептал робкий «карандаш»[8]. – Я ничего.
– Вот тебе и ничего! По морде хочешь схватить?
– Я ведь вас не трогал, я вас даже не знаю.
– Говори: где я учусь? – мрачно и величественно спрашивал Чебурахин, указывая на потускневший, полуоборванный герб на фуражке.
– В городском. – Ага! В городском! Так почему же ты, мразь несчастная, не снимаешь передо мной шапку? Учить нужно? Ловко сбитая Чебурахиным гимназическая фуражка летит в грязь. Оскорбленный, униженный гимназист горько рыдает, а Чебурахин, удовлетворенный, «как ТИГР (его собственное сравнение) крадется» дальше. И вот теперь этот страшный мальчик, еще более страшный, чем Володя, – вежливо здоровается с мелкотой, а когда Володина мать спрашивает его фамилию и чем занимаются его родители, яркая горячая краска заливает нежные, смуглые, как персик, Чебурахинские щеки. Взрослая женщина беседует с ним как с равным, она приглашает садиться! Поистине, это рождество делает с людьми чудеса! Мальчики садятся у окна и, сбитые с толку необычностью обстановки, улыбаясь, поглядывают друг на друга. – Ну, вот хорошо, что ты пришел. Как поживаешь? – Ничего себе, спасибо. Ты что читаешь? – «Дети капитана Гранта». Интересная! – Дашь почитать? – Дам. А у тебя не порвут? – Нет что ты! (пауза). А я вчера одному мальчику по морде дал. – Ну? – Ей-Богу. Накажи меня Бог, дал. Понимаешь, иду я по Слободке, ничего себе не думаю, а он ка-ак мне кирпичиной в ногу двинет! Я уж тут не стерпел. Кэ-эк ахну! – После Рождества надо пойти на Слободку бить мальчишек. Верно? – Обязательно пойдем. Я резину для рогатки купил. (пауза). Ты бизонье мясо ел когда-нибудь? Володе смертельно хочется сказать: «Ел». Но никак невозможно… Вся жизнь Володи прошла на глазах Чебурахина, и такое событие, как потребление в пищу бизоньего мяса, никак не могло бы пройти незамеченным в их маленьком городке. – Нет, не ел. А, наверное, вкусное. (пауза). Ты бы хотел быть пиратом? – Хотел. Мне не стыдно. Всё равно, пропащий человек… – Да и мне не стыдно. Что ж, пират такой же человек, как другие. Только что грабит. – Понятно! Зато приключения. (пауза). А позавчера я одному мальчику тоже по зубам дал. Что это, в самом деле, такое?! Наябедничал на меня тетке, что курю. (пауза). А австралийские дикари мне не симпатичны, знаешь! Африканские негры лучше. – Бушмены. Они привязываются к белым. А в углу бушмен Егорка уже, действительно, привязался к белым: – Дай конфету, Милка, а то на стол плюну. – Пошел, пошел! Я маме скажу. – Дай конфету, а то плюну. – Ну и плюй. Не дам. Егорка исполняет свою угрозу и равнодушно отходит к печке. Милочка стирает передничком с колбасы плевок и снова аккуратно укладывает ее на тарелку. В глазах ее долготерпение и кротость. Боже, сколько в доме враждебных элементов… Так и приходится жить – при помощи ласки, подкупа и унижения. – Этот Егорка меня смешит, – шепчет она Карасику, чувствуя некоторое смущение. – Он дурат. Тат будто это его тонфеты. А к обеду приходят гости: служащий в пароходстве Чилибеев с женой и дядя Аким Семёныч. Все сидят, тихо перебрасываясь односложными словами, до тех пор, пока не уселись за стол. За столом шумно. – Ну, кума, и пирог! – кричит Чилибеев. – Всем пирогам пирог. – Где уж там! Я думала, что совсем не выйдет. Такие паршивые печи в этом городе, что хоть на грубке[9] пеки. – А поросенок! – восторженно кричит Аким, которого все немного презирают за его бедность и восторженность. – Это ж не поросенок, а черт знает что такое. – Да, и подумайте; такой поросенок, что тут и смотреть нечего – два рубли! С ума они посходили там на базаре! Кура – рубль, а к индюшкам приступу нет! И что оно такое будет дальше, прямо неизвестно. В конце обеда произошел инцидент: жена Чилибеева опрокинула стакан с красным вином и залила новую блузку Володи, сидевшего подле. Киндяков-отец стал успокаивать гостью, а Киндякова-мать ничего не сказала… Но по лицу ее было видно, что если бы это было не у нее в доме и был бы не праздник, – она бы взорвалась от гнева и обиды за испорченное добро – как пороховая мина. Как воспитанная женщина, как хозяйка, понимающая, что такое хороший тон, – Киндякова-мать предпочла накинуться на Володю: – Ты чего тут под рукой расселся! И что это за паршивые такие дети, они готовы мать в могилу заколотить. поел, кажется, – и ступай. Расселся, как городская голова! До неба скоро
– В городском. – Ага! В городском! Так почему же ты, мразь несчастная, не снимаешь передо мной шапку? Учить нужно? Ловко сбитая Чебурахиным гимназическая фуражка летит в грязь. Оскорбленный, униженный гимназист горько рыдает, а Чебурахин, удовлетворенный, «как ТИГР (его собственное сравнение) крадется» дальше. И вот теперь этот страшный мальчик, еще более страшный, чем Володя, – вежливо здоровается с мелкотой, а когда Володина мать спрашивает его фамилию и чем занимаются его родители, яркая горячая краска заливает нежные, смуглые, как персик, Чебурахинские щеки. Взрослая женщина беседует с ним как с равным, она приглашает садиться! Поистине, это рождество делает с людьми чудеса! Мальчики садятся у окна и, сбитые с толку необычностью обстановки, улыбаясь, поглядывают друг на друга. – Ну, вот хорошо, что ты пришел. Как поживаешь? – Ничего себе, спасибо. Ты что читаешь? – «Дети капитана Гранта». Интересная! – Дашь почитать? – Дам. А у тебя не порвут? – Нет что ты! (пауза). А я вчера одному мальчику по морде дал. – Ну? – Ей-Богу. Накажи меня Бог, дал. Понимаешь, иду я по Слободке, ничего себе не думаю, а он ка-ак мне кирпичиной в ногу двинет! Я уж тут не стерпел. Кэ-эк ахну! – После Рождества надо пойти на Слободку бить мальчишек. Верно? – Обязательно пойдем. Я резину для рогатки купил. (пауза). Ты бизонье мясо ел когда-нибудь? Володе смертельно хочется сказать: «Ел». Но никак невозможно… Вся жизнь Володи прошла на глазах Чебурахина, и такое событие, как потребление в пищу бизоньего мяса, никак не могло бы пройти незамеченным в их маленьком городке. – Нет, не ел. А, наверное, вкусное. (пауза). Ты бы хотел быть пиратом? – Хотел. Мне не стыдно. Всё равно, пропащий человек… – Да и мне не стыдно. Что ж, пират такой же человек, как другие. Только что грабит. – Понятно! Зато приключения. (пауза). А позавчера я одному мальчику тоже по зубам дал. Что это, в самом деле, такое?! Наябедничал на меня тетке, что курю. (пауза). А австралийские дикари мне не симпатичны, знаешь! Африканские негры лучше. – Бушмены. Они привязываются к белым. А в углу бушмен Егорка уже, действительно, привязался к белым: – Дай конфету, Милка, а то на стол плюну. – Пошел, пошел! Я маме скажу. – Дай конфету, а то плюну. – Ну и плюй. Не дам. Егорка исполняет свою угрозу и равнодушно отходит к печке. Милочка стирает передничком с колбасы плевок и снова аккуратно укладывает ее на тарелку. В глазах ее долготерпение и кротость. Боже, сколько в доме враждебных элементов… Так и приходится жить – при помощи ласки, подкупа и унижения. – Этот Егорка меня смешит, – шепчет она Карасику, чувствуя некоторое смущение. – Он дурат. Тат будто это его тонфеты. А к обеду приходят гости: служащий в пароходстве Чилибеев с женой и дядя Аким Семёныч. Все сидят, тихо перебрасываясь односложными словами, до тех пор, пока не уселись за стол. За столом шумно. – Ну, кума, и пирог! – кричит Чилибеев. – Всем пирогам пирог. – Где уж там! Я думала, что совсем не выйдет. Такие паршивые печи в этом городе, что хоть на грубке[9] пеки. – А поросенок! – восторженно кричит Аким, которого все немного презирают за его бедность и восторженность. – Это ж не поросенок, а черт знает что такое. – Да, и подумайте; такой поросенок, что тут и смотреть нечего – два рубли! С ума они посходили там на базаре! Кура – рубль, а к индюшкам приступу нет! И что оно такое будет дальше, прямо неизвестно. В конце обеда произошел инцидент: жена Чилибеева опрокинула стакан с красным вином и залила новую блузку Володи, сидевшего подле. Киндяков-отец стал успокаивать гостью, а Киндякова-мать ничего не сказала… Но по лицу ее было видно, что если бы это было не у нее в доме и был бы не праздник, – она бы взорвалась от гнева и обиды за испорченное добро – как пороховая мина. Как воспитанная женщина, как хозяйка, понимающая, что такое хороший тон, – Киндякова-мать предпочла накинуться на Володю: – Ты чего тут под рукой расселся! И что это за паршивые такие дети, они готовы мать в могилу заколотить. поел, кажется, – и ступай. Расселся, как городская голова! До неба скоро
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (8) »