— Переформулируй. Поставь поправки к закону, который дал главам лазейку. Просто помни, что нельзя забрать у главы тотема право, можно только наделить дополнительной обязанностью.
Ясмин вардовская юридическая система казалась на редкость убогой, но, к ее удивлению, функционировала, как часы. А учитывая ничтожный процент преступности, была по-своему сильна.
Через полгода последние из Бересклетов получили титулы мастеров, а Илан начал интересоваться Флорой. Мастер Бриар сделал предложение Лив и вывел ее из тотема Каламуса, что Ясмин искренне поставила себе в плюс. Это же она писала правки к закону.
Но ни к маю, ни через полгода Верн не вернулся в Астрель. Абаль ходил в Чернотайю дважды, но вернулся ни с чем. Сказал, это решение Верна и пусть остается, ему двадцать шесть, а не пятнадцать. Гораздо больше Ясмин не понравилось, что Хрисанф тоже остался в Чернотайе. Она общалась с матерью через бересклет, проросший сетью от Варды к Чернотайе, и знала, что у них все хорошо. У Хрисанфа, у Ли, у Айрис и у Верна. Ясмин не знала, почему мама перечислила их в такой последовательности, а спрашивать не захотела. Они заговорили о матери Абаля, которая недавно пришла в себя и нуждалась в специальном уходе.
Каждый разговор с мамой становился одновременно радостью и трагедией. С ней можно было говорить обо всем, но никогда о них самих. Мама называла ее деткой и малышкой, и никогда по имени, и где-то очень глубоко Ясмин понимала почему. Ну конечно понимала. А ещё понимала, что будет молчать, потому что она все равно оставалась для неё если не матерью, то проекцией матери. Отзвуком. Отголоском потерянной материнской любви.
В такие дни, полные отвратительных мыслей, она пряталась на груди Абаля, сворачиваясь по-кошачьи клубком. Плакать она давно разучилась, поэтому просто тяжело дышала, стараясь задавить детские порывы. Вжималась Абалю куда-то под подбородок, словно стала меткой и хотела заселиться внутрь его тела.
Даже в такие дни она была так счастлива, что делалось немного больно. Разве может человек быть так счастлив? Как у любого советского ребёнка, счастье Ясмин ассоциировала с платной функцией и подспудно ждала расплаты. Иногда она жаловалась на это Абалю и тот смеялся:
— Скажи, что перешлешь счёт мужу. Мы страшно богаты, ты знаешь?
Знает, конечно. Наверное, это была чисто змеиная черта, но Абаль буквально превращал в золото все, к чему прикасался и любил заводить тайники. В доме, в банке, в ведомствах и даже в зале Большого совета. Мол, кто знает, когда пригодится. Однажды Ясмин нашла заначку в их спальне. В ее секретере оказался ложный ящик, по уши набитый мелким речным жемчугом, а рядом пристроился какой-то коллекционный талмуд бог знает какого года с зарисовками вымерших растений.
— Я живу на поле Чудес с подозрительно богатеньким Буратино, — сказала тогда Ясмин.
Почему-то Абаля очень смущало, когда она находила его тайники, и пыталась дать ему три монетки, чтобы утром забрать десять. Они гонялись по всему дому, бренча бесценными уликами, и ржали, как подростки. Иногда их догонялки заканчивались в постели, иногда в душе или в саду. А иногда Абаль ловил ее у самого порога, сжимал до ломоты в костях и спрашивал:
— Хочешь я о тебе позабочусь?
Ясмин заглядывала в синие, нисколько не змеиные глаза, и по-детски прижималась к нему:
— Позаботься. А я позабочусь о тебе, идёт?
ЭПИЛОГ
Беременность протекала плохо, сколько бы лекарственных настоек Ясмин не выпила. Перед завтраком ее стабильно выворачивало желчью, а еда пахла просроченной селедкой. Токсикоз плевать хотел на правила и изгонялся над ней шестой месяц.
Ясмин с недоумением вспоминала повыскакивавших замуж подруг из обоих миров — все жаловались на тошноту, но толстели на глазах. А она издалека напоминала тростинку, съевшую теннисный мячик. Абаль забросил алмазный венец Примула, Большой совет и распоясавшуюся Ридану, и сутки напролёт колдовал в лаборатории. Пытался усмирить гормоны беременной супруги. Или пытался ее накормить.
Ясмин сутками паслась около унитаза и время от времени изрекала проклятия на головы всех, кому не посчастливилось попасть под горячую. В основном ей попадал Абаль.
— Ты нарочно заделал двойню, — говорила она трагичным голосом и сама себя ненавидела за слезливый тон.
Абаль перемещался около неё сосредоточенными скачками, пытаясь одновременно ее вылечить, накормить и померять давление. А когда у Ясмин упал сахар до двух единиц, приволок откуда-то банку мёда из лекарственных цветов.
— Ты отвратительный тип, заманил меня замуж, а я не хотела…
Абаль смотрел на неё сочувственными глазами советского врача и не спорил. За пять лет брака Ясмин уже успела выяснить, что с ним невозможно поругаться. То есть, она орала, а Абаль слушал, соглашался, да ещё и кивал с пониманием. Невозможный… змей.
Днём дела обстояли получше и напившись лекарств, Ясмин плела интриги, под видом послеобеденного променада. Абаль стал Примулом всего полгода назад, и его власть по-прежнему казалось ей недостаточно надежной. Особенно теперь, когда они так безнадежно упустили ситуацию.
Файон по-прежнему оставался вторым лицом государства, но пропадал то в Ридане, то в Чернотайе, то где-то на границе… Ясмин расслабилась и начала забывать его лицо. Вспоминала только в дни Большого совета, где Файон появлялся в неизменном чёрном платье, перехваченным золотым поясом и поигрывая пальцами, на которых клубилась его страшная, едва видимая нить. На Советах он отмалчивался, а попытки отжать власть пропускал мимо ушёл. Просто сидел, молчал и не отрывал взгляда от лица Ясмин. А она глупая привыкла. Адаптировалась. О том, что он перехватил у неё под носом Чернотайю она узнала, когда уже все случилось.
— Прости, — шептала Айрис в цветок, и ее голос, транслируемый за несколько сот тысяч километров, был искажён виной и детской обидой. — Он приходил вместо других мастеров и говорил, что ему не сложно, что он чувствует перед Бересклетом вину. Мама не верила, но мама… ты знаешь.
Мама слегла ещё полгода назад, и Ясмин ничем не могла ей помочь. Интуитивно она понимала, что никто не может помочь. А Файон приходил, плёл сети, и смерть дяди Зефа, смерть главы Астера стирались из памяти, как карандашная