З. ФАЗИН
НАМ ИДТИ ДАЛЬШЕ Повесть

*

Издание 2-е, дополненное.

Рисунки И. Ильинского

М., «Детская литература», 1967.

Глава первая ИСКРЫ В НОЧИ

1

Ночи в последнюю зиму ссылки казались особенно долгими и тяжкими. Шквалистый ветер нес стужу с близких Саянских гор, рвал ставни, не давал уснуть.

Владимир Ильич вставал, зажигал лампу под зеленым абажуром и садился работать. Это случалось часто и в безветренные ночи, когда над Шушенским мирно светила луна и только избы потрескивали в тиши от мороза.

Но тикали, похрипывали на стене часы. И каждым оборотом стрелки напоминали: уходит еще одна из бесконечной череды зимних ночей 1899 года, и за деревенским оконцем не черная бездна, а дремлющая во мгле сибирская земля.

По утрам Владимир Ильич стремился куда-то ехать, но требовалось разрешение господина исправника, и было унизительно всякий раз подавать прошения, хитрить, выдумывать веские причины для очередной поездки. А жить без встреч с товарищами Владимир Ильич просто не мог.

— Куда ты, Володя? — спрашивала Надежда Константиновна, когда он брался за шапку, надевал полушубок, валенки.

Она и сама томилась, но скрывала, не подавала виду. Ее тоже тянуло к людям, эти бесконечные ночи и снега изводили душу.

— Посмотрю на Макарову страну, — отвечал Владимир Ильич, выходил за дверь и долго стоял там на холоде, вглядываясь в бревенчатую даль села.

«Макарова страна»… Она простиралась во все стороны на тысячи верст, сплошь в непроходимых снежных увалах. «Макарова» — потому, гласила молва, что Сибирь и есть то самое место, куда Макар телят не гонял. И верно — глухомань вокруг была дремучая, не всякий мог к ней привыкнуть. Донимало безлюдье, мучила даже тишина.

Третий год ссылки на исходе. А до нее была тюрьма. Трудные годы…

Нет, чувства одиночества не было. Одинокими бывают люди, когда теряют цель, волю к жизни, а у Владимира Ильича никогда не было такого кипучего настроения подъема и такой веры в свои силы, как сейчас. Он окреп тут, хотя много работал, и об этом говорил живой, задорный блеск в его карих глазах.

Он полюбил этот суровый край, хотя знал, как горюют здесь люди. Даже морозы и потрескивание изб в тихие ночи ему нравились. Крепко!

Только бы вот друзей повидать, поделиться с ними своими ночными думами.

В Тесинском, почти рукой подать, отбывали срок Барамзин, Ленгник, Шаповалов. Не так далеко от Шушенского до таежного села Ермаковского — около сорока верст. Там тоже свои: больной Анатолий Ванеев с женой, Курнатовский, Михаил Сильвин, семья Лепешинских. В Минусинске — Глеб Кржижановский, с которым Владимир Ильич особенно дружил.

В большинстве это были члены разгромленного несколько лет назад питерского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Владимир Ильич — организатор союза, его душа — попал в тюрьму, а потом в Сибирь один из первых. За работу в Союзе очутилась в ссылке и Надежда Константиновна.

Зачинатели русской социал-демократии — революционные марксисты. Правительство Николая II, императора всея Руси, постаралось отрешить их от мира, законопатить в самых глухих углах Сибири.

Разными правдами и неправдами Владимиру Ильичу и его товарищам иногда все же удавалось выхлопотать у исправника разрешение побывать друг у друга. Дальний путь, мороз, свирепые ветры — все нипочем, все скрасят задушевные товарищеские беседы, жаркий спор, партия шахмат, чаек за самоваром в теплой избе. У каждого какие-то новые вести с воли.

Но бывали и горестные встречи — когда случалась беда.

Недавно в Ермаковском умер Анатолий Ванеев — совсем еще молодой человек. До ареста он готовился стать инженером, самоотверженно работал в питерском «Союзе борьбы». Это был смелый революционер-подпольщик, один из самых надежных в Союзе. В ссылке заболел туберкулезом и быстро сгорел.

Тут уж исправник никого не смог удержать. Все друзья умершего рвались в Ермаковское.

— К лешему, все вы тут одна шатия! — ворчал исправник на тех, кто обращался к нему за разрешением ехать на похороны. — Добьетесь, что скоро и меня самого за либеральство загонят в Туруханск! Ведь были вы недавно в Ермаковском!

— Были. Отмечали день рождения дочки у Лепешинских.

— А сейчас чего опять ехать?

— Помер хороший человек. Доконали его.

— Кто доконал? — сердился исправник. — Вы поговорите у меня, мигом новый срок получите от его превосходительства. Человек от чахотки помер!.. Ох, опять бунтуете!..

Получить новый срок — нет, только не это. С беднягой Ванеевым так и случилось. Однажды, то было около года назад, к нему явился знакомый человек, по фамилии Махновец, тоже ссыльный, и попросил ночлега. Задумал этот Махновец побег.

Человек отзывчивый, Ванеев приютил его, помог бежать. Но скоро петербургской полиции стало известно, кто помог беглецу, и Ванееву прибавили еще два года ссылки.

Вот почему старались не спорить с исправником. Ванеев действительно умер от чахотки, но что же разрушило его легкие, как не тюрьма и Сибирь?

Правдой было и то, что недавно многие побывали в Ермаковском. Отмечали день рождения девочки Лепешинских, точно. Навестили доживавшего последние дни товарища. Но состоялось тогда в Ермаковском еще нечто, чего не знал господин исправник…

Так или иначе уломали начальника, съехались в Ер-маковское, похоронили товарища. Владимир Ильич сказал несколько проникновенных слов над его могилой. Тогда еще был сентябрь, и на людей, обнаживших головы и сгрудившихся тесной кучкой на сиротливом сельском кладбище, падали с деревьев пожелтевшие листья.

Ванеев был родом из Вологды, потом долго жил в Нижнем Новгороде. И щемящее ощущение потери близкого человека еще острее забирало оттого, что среди стоявших у могилы друзей покойного было немало коренных волжан или из мест, близких к Волге. Волжанином был и Владимир Ильич. И пока он говорил, люди вспоминали родные места и минутами, как наяву, начинали слышать извечный плеск реки и ясно видели перед собой могучую ширь ее берегов. И казалось — боже, как там сейчас хорошо, у Волги!..

С кладбища возвращались в Ермаковское молча. Шли не порознь, как придется, держались все той