крытым черепицей домом, красовалась цветочная клумба. У входа лежала большая овчарка, лениво отгонявшая мух. Войдя в комнату, слуга выпустил руки мальчиков и сказал:

— Все таки, если пан доктор прикажет влепить вам по пять розог, то и влеплю. Заслужили! Разве мама вам разрешала бегать от меня?

Внизу, в прихожей, сидело несколько пациентов, ожидавших своей очереди. Вход в докторский кабинет и в приемную для „чистой" публики находился по правую сторону, где виднелась дверь окрашенная в коричневый цвет. С левой стороны, был вход в жилые комнаты. Юлик и Генек, обыкновенно врывались в комнаты с криком и шумом и, здороваясь со своей милой мамочкой, весело рассказывали о своих приключениях на улице и в школе, сообщали, что задано на завтра. Сегодня же они и не думали хвастаться встречей с городским глашатаем и майором с Кастором. Мать же сразу заметила на лице Генека следы ногтей.

— А это что?… — спросила она с тревогой. Юлик сквозь зубы заявил:

— Какой-то негодяй дразнил нас: «капуста, клистир»…

— Вероятно вы обидели его чем-то! — уверенно сказала мать.

— Мы его совсем не знаем… — опустил глаза Юлик и замолчал.

— Как это так? Ни с того, ни с сего, без единого слова — и три царапины на щеке… — мать пыталась дознаться причины и восстановить картину события.

— Сейчас же скажите, как это случилось! — потребовала она.

— Как это случилось?… — повторил черноволосый с бледным лицом Генек. — Майор с Кастором вышел на прогулку. Около него собралось множество детей. Весь Люблин любит смотреть на проказы его собачки.

— Говори сразу, кто тебя так поцарапал!

— Майор приказал наказать одного мальчика, который свистел на пальцах и кричал: «капуста», «бараний хвост». На него набросилась вся компания, даже Кастор оторвал ему кусок рукава. Ну, и мы тоже надавали ему тумаков. Но он бросился только на нас. Он хотел ударить меня по лицу, да промахнулся. Зато я несколько раз съездил ему по физиономии, а он меня поцарапал. Юлик порядочно надавал ему по загривку, а я его бил в грудь, по ногам и рукам…

— Разве так можно?… — спросила мать.

— А что было делать, если он дразнил меня «капуста»?!

Услышав эпитет, напоминающий прежние семейные дела, мать поджала губы.

— Он тебя дразнил? Откуда ты знаешь, что именно тебя?

— Майор назвал его ослом и кочаном… — с тревогой и неуверенно сказал Юлик. — И приказал его побить за то, что мешал Кастору показывать штучки…

— Что же теперь будет, когда отец увидит? — забеспокоилась мать. — Иди-ка ко мне, Генрик, я промою твои царапины одеколоном. И оба — марш умываться! Зачем ты полез в толпу? Ведь вы должны были из школы сейчас же возвращаться домой.

— Мамочка, мы как раз и шли домой. Это же было по дороге, — уверял Генек.

— Не дай бог, отец увидит твои царапины. Разве тебе не будет стыдно, когда накажут розгами?

Но отец ничего не заметил, — он спешно уехал в какое-то имение принимать роды, а мама своих сыночков не выдала. Она села за рояль и показала им как следует играть легато и стаккато.

Генек с поцарапанной щекой упорно смотрел на клавиатуру.

— Что это ты так смотришь на клавиши?

— Хотел бы я эти легато и стаккато сыграть на скрипке!… — сказал мальчик, тихо вздохнув.

ВАРШАВСКИЕ ВСТРЕЧИ

Отель «Польский» стоял на улице Длугой, недалеко от Беляньской и Арсенала. Здесь было совершенно иначе, нежели в Люблине. Улица была заполнена тяжелыми телегами; иногда проезжали легкие брички с ливрейными лакеями на запятках; на тротуарах толпы пешеходов спешили в разные стороны. Одни шли в сторону Медовой, к костелу Капуцинов, другие наоборот — на Пшеязд. Почти напротив гостиницы стоял дворец «Под четырьмя ветрами» и дом «На трубах». Шарманщики с утра до вечера выводили на своих шарманках хриплые мелодии. Ремесленники-словаки, нагруженные своим нехитрим инструментом, проволокой и жестью, выкрикивали: «кому горшки оплетать», «кому горшки»…; по дворам ходили бродячие акробаты, старьевщики-евреи кричали: «торгую, торгую»…

Только смотреть и слушать. Тишины здесь не найдешь. Все в постоянном движении. У доктора Тадеуша Венявского в Варшаве много друзей; в большинстве случаев это солдаты 1831 года. Приятно встретиться со старыми однокашниками и дружески поболтать с ними. Каждый из ветеранов — политик, что надо. У каждого под зеленым сюртуком бьется горячее сердце мечтателя.

Штабслекарь четвертого пехотного полка сидит в ресторанчике при гостинице за стаканчиком пунша и слушает доверительные признания и воспоминания однополчан. Распрашивает:

— Скажи, дружище, где теперь майор Пелунович? Что поделывает Венглиньский? Ах, что за прекрасный человек был капитан Домагальский. А где теперь полковник Оборский? Столько хороших друзей!…

У доктора Венявского чувствуется военная жилка; слова звучат отрывисто, будто приказания. На момент он задумывается и мягче, почти со слезами на глазах, добавляет:

— Или вот эти веселые ребята, помните их?… Капитан Воловский, поручики Смоденьский, Седлецкий, Киселевский… Кое-кто с Запада шепнул им, что генерал Гелгуд все еще думает о нашем полку…

— А по какому делу вы, доктор, приехали в нашу Варшаву? — интересуется собеседник.

— Взгляните-ка на этого мальчугана. Сынок мой Генрик. Привез его показать скрипачу Панофке. Пусть посоветует, как с ним дальше быть.

— Вы хотите сделать сына музыкантом?

— Моя жена утверждает, что он… феномен… — снижает голос доктор, чтобы не услышал Генек.

— Ну, что ж! Как говорится, дай боже… Выпьем-ка полбутылочки бургундского, или нет, лучше каштелянского медку. Такое дело следует вспрыснуть.

Штабслекарь хлопком ладоней призывает слугу:

— Бутылку каштелянского!

Мальчик сидит рядом с отцом и, хотя в зале много интересного, ему хочется выйти на улицу. Правда, ресторан его мало занимает. Оленьи рога и головы диких кабанов, развешанные на стенах, его не интересуют. На слуг, бегом разносящих ароматные сковороды с жареными рыжиками, смотреть не хочется.

— Как же вы поживаете здесь, в Варшаве? — спрашивает доктор.

— А так: ходим в театр, играем в кегли да биллиард, ну и… сидим, как улитки в раковине; дома хлопот довольно, то болезнь, то какое-нибудь судебное дело. Если бы не эти завтраки, да великолепные колдуны ^[1], то совсем бы заскучали…

— Ha гурмана-то ты не очень похож?!

— Потому, что я худой и длинный как столб? — спрашивает с грустью собеседник.

— У нас в Люблине гурманы такие толстые, что вынуждены возить брюхо на тачке, а на шее у них складки в несколько этажей. Я им прописываю разные травы — ничего не помогает. Таким даже