опустил, канистра почти опустела.
Ближайший к нему отодвинулся, отсел. Потом вообще встал, слился.
Коля оглядел их, канистру держа в руках. Без огня. Лиц не видно. Кто что говорил — смолкли.
Поставил канистру на землю. Когда разгибался — шатнуло. Вот теперь удобный момент.
С удивлением понял, что пьянеет. Где кайф-то — а лезут в какие-то огороды… Сел сам на землю. Давайте.
Зашуршала трава, ветки. Встали сразу несколько. Через пять минут — и шаги в ночи растворились. И не осталось никого. Сидит, валяется пустая канистра, растлитель шестнадцатилетних, истребитель трактористов. Трупов не было. «До вас не пахло».
Есть! Одна. Его преследуют. Ему не скрыться от этой гитары, и ее хозяйки.
— Про землю?
28/ — Тише, ти... не дергайся. Надо не-ежно... Телом... отсюда... почувствовать. Расслабься. Отпусти, совсем, дай я...
(Коля сидит позади девочки, на корточках, водит ее руками. Потряс — правую, чтобы совсем безвольно, совсем свободно.) — ...вместо меня. Потом в город... в город... Фу, пошлость! Пусть сюда едут. С магнитофонами… Фольклористы… Ощутил сопротивление. Она пыталась сделать сама, что могла — что на тёрке натирала: зажатая в тиски маленького мозга. — Тупая! Хватает левую, зажимает ее рукою лады. Правой, своей, ударил — бзыньк!.. как всегда — верхняя.
— …Выпить еще есть? Я научу… Забацаем свой фестиваль. Ти-ихо в лесу… На раскрытом грифе — аккорд из всех оставшихся: — Вот и не спят — ДРОЗДЫ!
— Ты струну мне порвал!!!
— Я ее об колено разломаю. Я с тебя прикалываюсь… а ты что, серьезно? Какая тебе кинозвезда… иди коз доить. О… стой-ка. Птичка оказалась у него в ладони — а потерял? Как свистнет — как соловей-разбойник! — …На память. Нальешь воды. Будешь булькать…
Бросилась на него когтями вперед, как бешеная курица. Этого Коля не ожидал. Откинулся на спину, прикрылся локтем: глаза выклюет — рвала одежду; кусалась: схватил за запястья, развел в стороны. И она впечаталась лицом ему в морду.
29/ — Да вылазь оттуда, в воде сидишь… Протянул руку, оттащил ее от берега. Сели рядом. Дышат тяжело.
— …Спички есть? Какие спички — извалялись в грязи, оба.
— Не ищи, все равно без сигарет. Выпить бы. — Поискал канистру: вдруг там еще натекло. — Сломала мне приход… Теперь всё. Что у вас мешают такое? Моча-моча, а забирает хуже самогона. Дефективная молодежь… — Я чё знаю — не пью, — мрачно. — Игорь не дает. — …снéжку обгрыз? — Чё? — Горячё. Звать как? — Эльжбета. Это по паспорту; так Лиза. Еще — Лиса. — Естественно. А как же. Эльжбета. И Лиса. Поэтому ты в рыжий красишься. — Занадта ты вумны. — …Зови Игоря. Игорь, хуле… Он тебя бросил. Сбежал. Я к тебе приставал… Приставал… Кричи. Плеснуло. Протягивает канистру. — Зали сёрбало и затыкни. — Вот теперь ты мне нравишься, Эльжбета. А то «про землю»…
Вытряс последние капли, поболтал пустую. Швырнул вперед… Опять плеснуло. Река…
— Что теперь, — сам себе. Повернулся. — Пошли к мамке твоей. Разбудим. Скажем, я на тебе женюсь — может, нальет? — Жанаты ўжо. — Это кто тебе сказал? Я свободен.
Коля затих. Вслушался. Анестезия. Опьянение разворачивалось в нем, как бесконечный свиток. У свободы вкус грязной, засаленной мыльной птички.
30/ Коля очнулся в воде. Заколотил руками, отбиваясь. Колено ушло в мягкое. Да тут по пояс. Выдрался, в иле, как свежеслепленный голем. Полчаса ползал по берегу искал одежду. Голым задом, на траву. Посмотрел на воду: не понравилось. Взбирался — падал, съезжал вниз. Земля продавливается через пальцы. Ног до щиколоток уже нет. …встал черной стеной. Допёрло, что в окно не влезть. Торкнулся в дверь. Теплота, мягко надавила на уши. Голым задом, к входной двери. Нашарил куфайку, наброшенную на гвоздок. Вдвинул руки в рукава: вылезли по локоть.
Коля брел к сараю, путаясь в женских бурках, бурки ему малы и не застегиваются. Кроме бурок и ватника чуть ниже пояса — больше ничего. В сарае холодрыга. На ощупь открыл близко расположенную клетку. Крол забился к задней стенке. Скользкий… Кусается? За уши. Так не удержать… Втиснул вторую руку. Наконец вытащил, как щенка, поперек живота. Большого щенка. Сунул, оцепеневшего, за пазуху. Теплый. Мягкий… Запахнул полами ватника. Крол вдруг яростно ударил задними. Не смог удержать. С силой оттолкнувшись, расцарапав ему живот, прыгнул в темноту. — Сука…
Стал открывать клетку за клеткой. Клетки в три яруса. Кролы жмутся в глубину, нос не кажут. Вломил по передней кулаком — только кожу ссадил. Так. Тогда по-другому. Схватился сверху обеими и рванул на себя всю стену. Кролы стали сигать наружу пушечными ядрами, чуть не сбили с ног. Да сколько их?.. Царство летучих кролов.
Коля ползает по грядкам, босой, в распахнутой куфайке, ловит кролов. Зверьки будто в стрессе: холодно и непонятно; сидят горбиками; но только схватить — резво вбок прыг. В руки не даются.
30/ Проснулся в кровати. Подошла Геля, откинула одеяло и ухватила его промеж ног. Коля лежал, как мертвый. — Геля… — тихо сказал. — Убери руку. Глядя в глаза, сдавила — как кур у себя на ферме; не пошевельнулся, хотя больно. — Я сейчас при тебе нож себе в горло воткну, — едва разжимая губы. — Неприятно будет. Вытирать долго.
Отпустила, не сказав ни слова, отошла.
— Дай чего-нибудь одеться. — Одежда твоя… Висит. Постирала.
Коля вышел в одеяле, завернутый, как патриций. Тепло, печка топится, над печкой на веревке штаны.
— Зачем ты унесла? Посмеялась? — Няма чаго рабить. Малая Кирэева прибегла, у соплях. Думала, потонул. — Уносить для чего? — Решила, что посадят. Спалохалась. Голова болит? Покушай капусты.
— Скажи, что Виля не умер. Тоже посмеялись. — Сдох, — спокойно подтвердила. — Чего тебе той Вильям? Одна слава, тракторист, его и поховать некому. В городе закопают.
— Ладно. Спасибо за всё, Геля. Штаны просохнут, пойду. — Я не гоню. — Глянула с сочувствием: — Оставайся. Можа еще вернется. — Вернется, конечно. Я пойду.
Штаны высохли, Коля оделся. На выходе из деревни ничья яблоня, на ветке застрявшее яблоко, остальные попадали. Рост высокий — зацепил ветку, подтянул к себе, сорвал. Небольшое, чуть вдавленное сбоку. Антоновка, кислое, наверно, болталось в кармане, вместо каштана, вместо птички.
31/ Зачем оно тебе утром или вечером? Какая от него тебе польза днем?
Зашуршала трава, ветки. Встали сразу несколько. Через пять минут — и шаги в ночи растворились. И не осталось никого. Сидит, валяется пустая канистра, растлитель шестнадцатилетних, истребитель трактористов. Трупов не было. «До вас не пахло».
Есть! Одна. Его преследуют. Ему не скрыться от этой гитары, и ее хозяйки.
— Про землю?
28/ — Тише, ти... не дергайся. Надо не-ежно... Телом... отсюда... почувствовать. Расслабься. Отпусти, совсем, дай я...
(Коля сидит позади девочки, на корточках, водит ее руками. Потряс — правую, чтобы совсем безвольно, совсем свободно.) — ...вместо меня. Потом в город... в город... Фу, пошлость! Пусть сюда едут. С магнитофонами… Фольклористы… Ощутил сопротивление. Она пыталась сделать сама, что могла — что на тёрке натирала: зажатая в тиски маленького мозга. — Тупая! Хватает левую, зажимает ее рукою лады. Правой, своей, ударил — бзыньк!.. как всегда — верхняя.
— …Выпить еще есть? Я научу… Забацаем свой фестиваль. Ти-ихо в лесу… На раскрытом грифе — аккорд из всех оставшихся: — Вот и не спят — ДРОЗДЫ!
— Ты струну мне порвал!!!
— Я ее об колено разломаю. Я с тебя прикалываюсь… а ты что, серьезно? Какая тебе кинозвезда… иди коз доить. О… стой-ка. Птичка оказалась у него в ладони — а потерял? Как свистнет — как соловей-разбойник! — …На память. Нальешь воды. Будешь булькать…
Бросилась на него когтями вперед, как бешеная курица. Этого Коля не ожидал. Откинулся на спину, прикрылся локтем: глаза выклюет — рвала одежду; кусалась: схватил за запястья, развел в стороны. И она впечаталась лицом ему в морду.
29/ — Да вылазь оттуда, в воде сидишь… Протянул руку, оттащил ее от берега. Сели рядом. Дышат тяжело.
— …Спички есть? Какие спички — извалялись в грязи, оба.
— Не ищи, все равно без сигарет. Выпить бы. — Поискал канистру: вдруг там еще натекло. — Сломала мне приход… Теперь всё. Что у вас мешают такое? Моча-моча, а забирает хуже самогона. Дефективная молодежь… — Я чё знаю — не пью, — мрачно. — Игорь не дает. — …снéжку обгрыз? — Чё? — Горячё. Звать как? — Эльжбета. Это по паспорту; так Лиза. Еще — Лиса. — Естественно. А как же. Эльжбета. И Лиса. Поэтому ты в рыжий красишься. — Занадта ты вумны. — …Зови Игоря. Игорь, хуле… Он тебя бросил. Сбежал. Я к тебе приставал… Приставал… Кричи. Плеснуло. Протягивает канистру. — Зали сёрбало и затыкни. — Вот теперь ты мне нравишься, Эльжбета. А то «про землю»…
Вытряс последние капли, поболтал пустую. Швырнул вперед… Опять плеснуло. Река…
— Что теперь, — сам себе. Повернулся. — Пошли к мамке твоей. Разбудим. Скажем, я на тебе женюсь — может, нальет? — Жанаты ўжо. — Это кто тебе сказал? Я свободен.
Коля затих. Вслушался. Анестезия. Опьянение разворачивалось в нем, как бесконечный свиток. У свободы вкус грязной, засаленной мыльной птички.
30/ Коля очнулся в воде. Заколотил руками, отбиваясь. Колено ушло в мягкое. Да тут по пояс. Выдрался, в иле, как свежеслепленный голем. Полчаса ползал по берегу искал одежду. Голым задом, на траву. Посмотрел на воду: не понравилось. Взбирался — падал, съезжал вниз. Земля продавливается через пальцы. Ног до щиколоток уже нет. …встал черной стеной. Допёрло, что в окно не влезть. Торкнулся в дверь. Теплота, мягко надавила на уши. Голым задом, к входной двери. Нашарил куфайку, наброшенную на гвоздок. Вдвинул руки в рукава: вылезли по локоть.
Коля брел к сараю, путаясь в женских бурках, бурки ему малы и не застегиваются. Кроме бурок и ватника чуть ниже пояса — больше ничего. В сарае холодрыга. На ощупь открыл близко расположенную клетку. Крол забился к задней стенке. Скользкий… Кусается? За уши. Так не удержать… Втиснул вторую руку. Наконец вытащил, как щенка, поперек живота. Большого щенка. Сунул, оцепеневшего, за пазуху. Теплый. Мягкий… Запахнул полами ватника. Крол вдруг яростно ударил задними. Не смог удержать. С силой оттолкнувшись, расцарапав ему живот, прыгнул в темноту. — Сука…
Стал открывать клетку за клеткой. Клетки в три яруса. Кролы жмутся в глубину, нос не кажут. Вломил по передней кулаком — только кожу ссадил. Так. Тогда по-другому. Схватился сверху обеими и рванул на себя всю стену. Кролы стали сигать наружу пушечными ядрами, чуть не сбили с ног. Да сколько их?.. Царство летучих кролов.
Коля ползает по грядкам, босой, в распахнутой куфайке, ловит кролов. Зверьки будто в стрессе: холодно и непонятно; сидят горбиками; но только схватить — резво вбок прыг. В руки не даются.
30/ Проснулся в кровати. Подошла Геля, откинула одеяло и ухватила его промеж ног. Коля лежал, как мертвый. — Геля… — тихо сказал. — Убери руку. Глядя в глаза, сдавила — как кур у себя на ферме; не пошевельнулся, хотя больно. — Я сейчас при тебе нож себе в горло воткну, — едва разжимая губы. — Неприятно будет. Вытирать долго.
Отпустила, не сказав ни слова, отошла.
— Дай чего-нибудь одеться. — Одежда твоя… Висит. Постирала.
Коля вышел в одеяле, завернутый, как патриций. Тепло, печка топится, над печкой на веревке штаны.
— Зачем ты унесла? Посмеялась? — Няма чаго рабить. Малая Кирэева прибегла, у соплях. Думала, потонул. — Уносить для чего? — Решила, что посадят. Спалохалась. Голова болит? Покушай капусты.
— Скажи, что Виля не умер. Тоже посмеялись. — Сдох, — спокойно подтвердила. — Чего тебе той Вильям? Одна слава, тракторист, его и поховать некому. В городе закопают.
— Ладно. Спасибо за всё, Геля. Штаны просохнут, пойду. — Я не гоню. — Глянула с сочувствием: — Оставайся. Можа еще вернется. — Вернется, конечно. Я пойду.
Штаны высохли, Коля оделся. На выходе из деревни ничья яблоня, на ветке застрявшее яблоко, остальные попадали. Рост высокий — зацепил ветку, подтянул к себе, сорвал. Небольшое, чуть вдавленное сбоку. Антоновка, кислое, наверно, болталось в кармане, вместо каштана, вместо птички.
31/ Зачем оно тебе утром или вечером? Какая от него тебе польза днем?