разительную скорость задние ноги ещё продолжали бежать, занося вперёд тяжёлую тушу. В результате этого бык, удерживаемый щуплым дедом, в прямом смысле плюхнулся на зад, да так и остался сидеть в этой непривычной для копытного позе. Второй рукой калика отвесил быку звучный щелчок по лбу, от которого сдвинутые части мозга животного встали на своё место, и сдал резко «поумневшую» скотину в руки подоспевшего Гордея. После чего калики неторопливо продолжили свой путь.

СКАЗКА.

Он открыл глаза, выныривая из сна, в котором опять были сражения, лязг металла и разбойный посвист стрел. Один и тот же странный сон вот уже несколько недель. К чему? Впрочем, в окно уже вовсю светило весеннее солнышко, а значит, время снов уже прошло. «Негоже крестьянину столько спать», – невесело подумал про себя Илюша.

Он опустил ноги со скамьи и, оперевшись руками, попробовал встать. И, как всегда, ноги не удержали, и Илюша рухнул лицом вниз, не заработав очередных синяков и ссадин лишь потому, что место падения было предусмотрительно укрыто кучей тряпья. Как и всегда. Вот уже тридцать лет и три года. Но всё равно каждое утро Илья повторял и повторял свои бесплодные попытки.

Трёхлетним ребёнком Илюша провалился в полынью. Малец сам сумел выбраться и даже вернуться домой. И всё бы ничего, но после этого ноги наотрез отказались слушаться. Вот и рос мальчик красивым и крепким, да только по дому передвигался на руках, волоча по полу отказавшие ноги. Погоревали отец с матерью, да что тут попишешь? Жить и работать надо дальше, хоть и без помощника. А Илюша по мере сил старался не быть обузою, выполняя домашнюю работу, насколько это позволяли руки. Всё какая-никакая, а помощь. Так что мог Илья и в доме прибраться, и обед батюшке с матушкой приготовить, и дрова поколоть.

Чем и занимался, выбравшись во двор и воздев тело на толстый опил берёзы. Тяжёлый топор взлетал над головой и камнем падал вниз, со звучным треском раскалывая сучковатые поленья. Из-за этого треска и не услышал Илюша скрипа калитки, предупредившего бы крестьянского сына о прибытии гостей.

– Здрав будь, добрый молодец!

Скрипучий голос, чем-то неуловимо напоминавший хриплое карканье столетнего ворона, вырвал Илью из плена тягостных раздумий. «Не мешало бы», – – мрачно подумал про себя крестьянин. Но вслух сказал совсем другое.

– И вам здравия, гостеньки!

– А не подашь ли странникам ковш водицы холодной, испить с дороги?

– Ой, простите вы меня, люди добрые, да вот только не ходок я уже тридцать лет и три года как. И не водицы бы я вам подал, а кваса ядрёного, берёзового, да и каждому по ковшику. Только в погребе он студится, а нет мне туда ходу, вниз, да без ног. Не осерчайте за негостеприимство моё, спуститесь вниз да испейте сами. Матушка квас делала.

Поклонились путники крестьянину в пояс и вереницей потянулись к погребу, обласкать исцарапанное пылью дорог горло студёным берёзовым квасом.

– Спасибо тебе, добрый человек, знатный квас твоя матушка делает. И сам на-ко испей, уморился, поди, топором-то махать.

И предводитель странников, сухонький, как лучина, и седой, как лунь, с поклоном подал Илье вырезанный из дерева ковш-уточку, до краёв наполненный душистым квасом. Участники всенародного игрища на муромском рынке наверняка узнали бы в старике того калику, что играючи справился с ненормальным быком.

Илья сделал из ковша первый глоток. Напиток, огненным комом скатившийся в желудок, напоминал квас лишь отдалённо. Горячая волна ручейками ринулась по жилам, наполняя мышцы невероятной силой и лёгкостью. От неожиданности крестьянин прямо-таки взвился в воздух со старого пня, приспособленного для сидения, да так и остался стоять. И только спустя несколько мгновений осознал, что впервые за тридцать с лишним лет чувствует, наконец, свои ноги. Причём, чувствует, как положено, неотъемлемой частью собственного организма, а не безжизненными и словно бы чужими колодами.

Во рту от волнения пересохло, и Илюша, не думая о том, что делает, отхлебнул из ковша ещё. Просторная крестьянская одежда затрещала по швам, разрываемая взбугрившимися мускулами, а босые ступни, такое ощущение, стали погружаться в землю под тяжестью собственного веса.

– Ну что, Илюшенька, – ласково спросил его слепой калика. – Поведай-ка, чувствуешь ли в себе перемену.

– Чувствую ли?! Да столько во мне силушки ныне, люди добрые, что будь здесь столб крепкий, врытый глубоко и надёжно, взялся бы я за него да матушку-землю и перевернул бы.

Илюшу настолько распирали эмоции и полученная сила, что он даже не заметил обращения по имени, которого за время беседы странникам не называл. А те переглянулись, и старший вновь взял слово.

– Испей-ко, Илья, квасу матушкиного и во третий раз.

С замиранием сердца сделал крестьянин третий, маленький и осторожный, глоток, ибо не представлял себе того, что может случиться дальше. По счастью, после испитого ушло ощущение той тяжести, что вдавливало в землю ступни, оставив весёлое бурление удалой молодецкой силы.

– А теперь, Илюша, что теперь чувствуешь? – обратился к крестьянину всё тот же слепец.

– Вполовину убавилось силушки давешней.

– Что ж, Илья, – вновь взял слово предводитель странников. – И без того нет тебе теперь равных по силе. Зато земля-матушка носить тебя сможет. А ты защищай её всею силушкой своей могучей, богатырь русский Илья Иванович.

И, словно в доказательство, лопнула на Илюше полотняная рубаха под напором раздувшихся мышц и бесформенной кучкой осела на землю.

Тепло попрощались калики с крестьянским сыном и отправились дальше бороздить свои неисповедимые пути. А он ещё стоял возле ворот и, глядя вослед странникам, всё катал во рту дразняще-терпкое «богатырь русский», не зная, что ему делать с новообретённым счастьем.

Впрочем, длилось это совсем недолго. Любовь к родителям и труду была заложена в родовой памяти, поэтому и решение пойти на дальнюю пашню было едва ли не первым пришедшим в голову чуть захмелевшего Ильи. Порывшись в сундуке и не найдя подходящей ныне по размеру рубахи, крестьянин отправился в путь в одних портках, непроизвольно поигрывая на ходу могучей мускулатурой. Солнечные зайчики весело отскакивали от широких плеч, а порты предательски трещали при каждом шаге, но пока держались.

В паре вёрст от Карачарова, родного села Ильи, крестьяне вели борьбу с лесом. Рождались дети, а старые пашни истощались и просили передышки, так что ради пропитания новые земли требовались постоянно. Вот и выходили жители сёл и деревень на опушки, топором и огнём тесня леших, мавок и чугайстырей в глубины леса. Только вырубкой деревьев да пожигом травы дело не ограничить. Самое сложное