гуманизма, в ревизии христианства, в неверной трактовке темы любви: «Под прикрытием внешнего правдоподобия, а нередко и без этого прикрытия автор настойчиво, от рассказа к рассказу, навязывает нашей современности чуждые ей конфликты, нашим людям – несвойственные им страдания и „радости“. <…> Что можно найти верного и привлекательного в той обывательской „человечности“, с точки зрения которой здесь решаются все эти вопросы, в этом воспевании аполитичности и маленькой личности, либо вечно одинокой, либо находящей радость в слиянии с себе подобной, в идее жизни, „повторяющейся по кругу“?» – вопрошал критик Б. Костелянец о трудном пути Никиты Фирсова к дому и любимой жене. Для автора статьи «Фальшивый гуманизм» в жизненной проблеме героев «Реки Потудань» проявилось упрямое следование Платонова «дурным традициям декадентской и индивидуалистической литературы» (Звезда, 1938. № 1. С. 255, 256).
В декабре 1937 года к литературной критике присоединились представители рабочей критики, участники обсуждения книги «Река Потудань» в ЛГ: «Мне казалось, что автор галлюцинирует. Непонятно, почему Фирсов, герой рассказа, участник гражданской войны, так безнадежно покорен каким-то болезненным теориям? Скорее так любить может неврастеник, хлюпик, а не сын народа. А ведь общеизвестно, что „никто на свете не умеет лучше нас смеяться и любить“» (См.: Воспоминания. С. 419).
Семен (Рассказ из старинного времени)* Впервые: Красная новь. 1936. № 11. Первые названия – «Старинное время», «Вся жизнь». С 1927 года Платонов постоянно возвращался (в письмах и записных книжках) к замыслу написать рассказ из своего детства, делал наброски. Биографическими чертами наделен и мальчик Семен, как и автор, старший в многодетной рабочей семье. В 1936 году вопросы детской литературы постоянно обсуждались в ССП, новое направление детской литературы определялось принятой концепцией народности советской литературы и отказом от вульгарно-социологической концепции истории России. Не без оснований критик Гурвич увидел во втором названии («Рассказ из старинного времени») идеологическую диверсию – стремление Платонова провести свое «порочное» мировоззрение под флагом борьбы с вульгаризаторами русской истории, списав все свои идеологические грехи на дореволюционное время: «Это, как с самого же начала предупреждает автор, „рассказ из старинного времени“, то есть рассказ, освобождающий автора от необходимости принести своим героям избавление, намечать их светлое будущее»; «Нетрудно убедиться, что Семен – это все тот же, единый во всех произведениях Платонова, мальчик-сирота, проявляющийся в разных рассказах лишь под разными именами или безыменным, как в „Нужной родине“» (Воспоминания. С. 374). Через десять лет о рассказе «Семен» выскажется редактор В. Ермилов, причислив опубликованное им в 1936 году произведение к «клеветническим рассказам» Платонова: «Надоела вся манера „юродствующего во Христе“, характеризующая писания Платонова. <…> И разве не является своеобразным гиньолем эта химера, выдуманная А. Платоновым, – этот страшноватый мальчик-старичок, изрекающий детскими устами отвратительно пошлую „мораль“! И мальчиков таких мы тоже встречали в декадентской литературе… Да и у А. Платонова в его довоенных рассказах попадались страшноватенькие дети – вспомним рассказ „Семен“, где изображен мальчик, вообразивший себя женщиной, домашней хозяйкой. Он носит женский фартучек и вообще представляет собою маленького психологического уродца. Советский народ дышит чистым воздухом героического ударного труда и созидания во имя великой цели – коммунизма» (Воспоминания. С. 473).
Любовь к Родине, или Путешествие воробья* Впервые: Неделя. 1966. 8-14 мая. Первые названия – «Тверской бульвар», «Путешествие воробья». Центральная идея рассказа сформулирована в записной книжке 1936 года: «Рассказ „Тверской бульвар“ – о воробье, унесенном ветром в рай и возвратившемся оттуда» (ЗК. С. 187). В 1936 году Платонов предлагал рассказ (под заглавием «Путешествие воробья») в московские журналы. В возвращенную журналом «Знамя» машинопись он впишет новый финал, строки которого комментируют и подтверждают базовую в его эстетике оппозицию жизни и искусства: «…положил скрипку и заплакал, потому что не все может выразить музыка и последним средством жизни и страдания остается сам бедный человек» (РГАЛИ, ф. 2124, on. 1, ед. хр. 83, л. 24).
Старик и старуха* Впервые: Знамя. 1937. № 5. Печатается по первой публикации. Набросок к рассказу появляется в записной книжке 1935 года (см.: ЗК. С. 161); в рассказе город Покров будет заменен на Крест, перенесенный из неоконченного рассказа «Черноногая девчонка»; из этого же рассказа будут взяты и некоторые биографические детали для образа старика (опубл.: Творчество-2000. С. 282–287. Публикация Е. Колесниковой). А. Гурвич оценил рассказ как самый яркий пример авторской патологии, эротомании, психологического и идеологического разложения писательской манеры Платонова: «Мертвая старуха, мертвый мальчик, половая близость стариков – все это под флером умилительной, проникновенной человечности» (Воспоминания. С. 404). После 1937 года рассказ никогда в СССР не переиздавался; впервые – на Западе (см.: Платонов А. Старик и старуха. Потерянная проза / Сост. Ф. Левина. Мюнхен, 1984).
На заре туманной юности* Впервые: Новый мир. 1938. № 7; под названием «Ольга»; сб. «На крутом уклоне» (М.-Л., 1938); под названием «На крутом уклоне» (в сокращении). Рассказ был подвернут сокрушительной критике в рецензии в июльском номере журнала «Новый мир»: «Разочарование вызывает рассказ Андрея Платонова „Ольга“. Снова и снова увлекает в нем автора излюбленный мотив обреченности. Четырнадцатилетняя девочка Ольга потеряла в одну ночь отца и мать. Перед нами с первых же строк предстает обычный платоновский ущербный персонаж: девочка глубоко несчастна и невыразимо одинока. <…> Действия ее машинальны, мысли покорны. И сам автор, рассказывая о девочке, сохраняет удивительное бесстрастие; что ж делать, так уж устроен мир! <…> Безнадежное одиночество! В этом мире каждый исполнен равнодушия к чужим страданиям, ибо у каждого хватает собственных бед. Так было, так будет, и нет причин возмущаться, остается лишь тихо покориться законам жизни человеческой и рассказывать об этой печальной, суровой жизни голосом спокойным и бесстрастным. <…> Весь рассказ, вся эта мрачная история Ольги, одиноко бьющейся за скромное счастье свое, звучит нестерпимо фальшиво…» (Эрлих А. «Новый мир» // ЛГ. 1938. 20 авг. С. 3). В описаниях «хождений Ольги по мукам», отмечал А. Чаковский, отразилось
Семен (Рассказ из старинного времени)* Впервые: Красная новь. 1936. № 11. Первые названия – «Старинное время», «Вся жизнь». С 1927 года Платонов постоянно возвращался (в письмах и записных книжках) к замыслу написать рассказ из своего детства, делал наброски. Биографическими чертами наделен и мальчик Семен, как и автор, старший в многодетной рабочей семье. В 1936 году вопросы детской литературы постоянно обсуждались в ССП, новое направление детской литературы определялось принятой концепцией народности советской литературы и отказом от вульгарно-социологической концепции истории России. Не без оснований критик Гурвич увидел во втором названии («Рассказ из старинного времени») идеологическую диверсию – стремление Платонова провести свое «порочное» мировоззрение под флагом борьбы с вульгаризаторами русской истории, списав все свои идеологические грехи на дореволюционное время: «Это, как с самого же начала предупреждает автор, „рассказ из старинного времени“, то есть рассказ, освобождающий автора от необходимости принести своим героям избавление, намечать их светлое будущее»; «Нетрудно убедиться, что Семен – это все тот же, единый во всех произведениях Платонова, мальчик-сирота, проявляющийся в разных рассказах лишь под разными именами или безыменным, как в „Нужной родине“» (Воспоминания. С. 374). Через десять лет о рассказе «Семен» выскажется редактор В. Ермилов, причислив опубликованное им в 1936 году произведение к «клеветническим рассказам» Платонова: «Надоела вся манера „юродствующего во Христе“, характеризующая писания Платонова. <…> И разве не является своеобразным гиньолем эта химера, выдуманная А. Платоновым, – этот страшноватый мальчик-старичок, изрекающий детскими устами отвратительно пошлую „мораль“! И мальчиков таких мы тоже встречали в декадентской литературе… Да и у А. Платонова в его довоенных рассказах попадались страшноватенькие дети – вспомним рассказ „Семен“, где изображен мальчик, вообразивший себя женщиной, домашней хозяйкой. Он носит женский фартучек и вообще представляет собою маленького психологического уродца. Советский народ дышит чистым воздухом героического ударного труда и созидания во имя великой цели – коммунизма» (Воспоминания. С. 473).
Любовь к Родине, или Путешествие воробья* Впервые: Неделя. 1966. 8-14 мая. Первые названия – «Тверской бульвар», «Путешествие воробья». Центральная идея рассказа сформулирована в записной книжке 1936 года: «Рассказ „Тверской бульвар“ – о воробье, унесенном ветром в рай и возвратившемся оттуда» (ЗК. С. 187). В 1936 году Платонов предлагал рассказ (под заглавием «Путешествие воробья») в московские журналы. В возвращенную журналом «Знамя» машинопись он впишет новый финал, строки которого комментируют и подтверждают базовую в его эстетике оппозицию жизни и искусства: «…положил скрипку и заплакал, потому что не все может выразить музыка и последним средством жизни и страдания остается сам бедный человек» (РГАЛИ, ф. 2124, on. 1, ед. хр. 83, л. 24).
Старик и старуха* Впервые: Знамя. 1937. № 5. Печатается по первой публикации. Набросок к рассказу появляется в записной книжке 1935 года (см.: ЗК. С. 161); в рассказе город Покров будет заменен на Крест, перенесенный из неоконченного рассказа «Черноногая девчонка»; из этого же рассказа будут взяты и некоторые биографические детали для образа старика (опубл.: Творчество-2000. С. 282–287. Публикация Е. Колесниковой). А. Гурвич оценил рассказ как самый яркий пример авторской патологии, эротомании, психологического и идеологического разложения писательской манеры Платонова: «Мертвая старуха, мертвый мальчик, половая близость стариков – все это под флером умилительной, проникновенной человечности» (Воспоминания. С. 404). После 1937 года рассказ никогда в СССР не переиздавался; впервые – на Западе (см.: Платонов А. Старик и старуха. Потерянная проза / Сост. Ф. Левина. Мюнхен, 1984).
На заре туманной юности* Впервые: Новый мир. 1938. № 7; под названием «Ольга»; сб. «На крутом уклоне» (М.-Л., 1938); под названием «На крутом уклоне» (в сокращении). Рассказ был подвернут сокрушительной критике в рецензии в июльском номере журнала «Новый мир»: «Разочарование вызывает рассказ Андрея Платонова „Ольга“. Снова и снова увлекает в нем автора излюбленный мотив обреченности. Четырнадцатилетняя девочка Ольга потеряла в одну ночь отца и мать. Перед нами с первых же строк предстает обычный платоновский ущербный персонаж: девочка глубоко несчастна и невыразимо одинока. <…> Действия ее машинальны, мысли покорны. И сам автор, рассказывая о девочке, сохраняет удивительное бесстрастие; что ж делать, так уж устроен мир! <…> Безнадежное одиночество! В этом мире каждый исполнен равнодушия к чужим страданиям, ибо у каждого хватает собственных бед. Так было, так будет, и нет причин возмущаться, остается лишь тихо покориться законам жизни человеческой и рассказывать об этой печальной, суровой жизни голосом спокойным и бесстрастным. <…> Весь рассказ, вся эта мрачная история Ольги, одиноко бьющейся за скромное счастье свое, звучит нестерпимо фальшиво…» (Эрлих А. «Новый мир» // ЛГ. 1938. 20 авг. С. 3). В описаниях «хождений Ольги по мукам», отмечал А. Чаковский, отразилось