Оформление Н. Савельевой

Фронтиспис Л. Селизарова

В пер.: 65 к.

ТРЕТИЙ ПУНКТ СКУЧНОЙ ПОВЕСТКИ

Была весна, и всюду слышались ее шаги. Сырые резкие ветры сменились теплым дуновением, ломало лед у берегов Финского залива, и расхохлачивались почки на черемухе и березах, и в Петербурге по утрам, еще до того, как задымят заводы, в чистом небе над Лесным потянули первые журавли, и даже в Кронштадте, на этом суровом военном острове, в саду Минного офицерского класса робко защелкал, как бы только еще пробуя, соловей. Была весна тысяча восемьсот девяносто пятого года, дружная, необычайно теплая весна, когда с кронштадтской пристани среди толпы пассажиров поднялись по сходням на палубу пароходика «Заря» двое в штатском. Один — высокий, постарше, с реденькой светлой бородкой, плотно застегнутый доверху в толстое драповое пальто и по-зимнему еще в барашковой шапке. Другой — очень молоденький с виду, в легкой фуражке и короткой куртке, совсем по-весеннему. За ними следовал могучий матрос, держа в обеих руках, как полные ведра, два крепко перевязанных ящика, и нёс осторожно, будто боясь расплескать, и поставил так же осторожно на палубу, под укрытие, возле скамейки, где расположился пассажир с бородкой.

Пароход дал гудок и отчалил. С пристани им помахали. Первый рейс по весне, открывающий прямое сообщение Кронштадта со столицей.

«Заря» повернула на Петербург, тяжело разгребая воду. Только день назад сильный ветер очистил от льда Маркизову лужу. На других кронштадтских рейдах все еще стоял разбитый лед и с трудом проступали отдельные полыньи. А если посмотреть в сторону моря, то там до горизонта — пустынная пелена.

Медленно выплывал из смутной дали, приближался город, его трубы, его соборы… Санкт-Петербург. Столица Российской империи.

Столица жила своими интересами и заботами, перебирая события последних дней, что приносила с разных концов света телеграфная проволока. Броская газетная рубрика: «Телеграммы». Военные столкновения на Дальнем Востоке между Японией и Китаем; захват острова Формоза, угроза над Маньчжурией; конфликт в Африке между итальянскими войсками и отрядами абиссинского негуса; открытие Художественной выставки в Париже, на которой президент Франции взял под руку германского посла и прошелся с ним по залу; зверское убийство из ревности в одном из петербургских ресторанов; резкое повышение акций электрической компании «Сименс и Гальске»; гастроли знаменитого трагика Росси, которому восторженная публика поднесла лавровый венок…

И что наряду со всем этим значило какое-то мелкое, экономно краткое объявление в газете на последней странице:

«Заседание физич. отд. Русского физ. — хим. общества — во вторник, 25 апреля, в 7¹/2 час. веч.».

И что из того, что двое пассажиров в штатском на пароходике «Заря» отправляются сейчас вместе со своим багажом именно на это заседание. Кому было до них среди весеннего шума столицы?

Пароходик втянулся в ворота города, вошел в Морской канал вдоль длинных набережных и ошвартовался у одного из многочисленных причалов петербургского порта — утлая скорлупка среди громадин судов, стоявших тут на приколе во время зимовки.

— Только не стукни!.. — сказал пассажир с бородкой матросу, кивнув на перевязанные ящики.

Тот снова подхватил их, как ведра, и осторожно ступил на землю. Пассажир в курточке побежал за коляской.

25 апреля. А если считать по-новому, то было это 7 мая.

День был совсем по-летнему теплый, ясный. В Петербурге на Марсовом поле проходил военный парад — первый высочайший смотр. Гремела музыка, гремело «ура», били барабаны, землю сотрясал марш гвардейской пехоты, конницы, артиллерии. Блестело оружие на ярком солнце, медные кирасы и каски с орлами. Весь светский Петербург собрался на это зрелище, образуя на специальной привилегированной эстраде плотную когорту туалетов и расшитых мундиров и глазея туда, где под охраной черно-красной цепочки лейб-казаков высилась царская палатка.

К вечеру после парада на поле, на набережных началось гулянье. В этой толкотне пробирались в тот час одинокие фигуры ученого вида, как бы посторонние общему оживлению. Пробирались туда, где на берег Невы на Васильевском смотрит здание университета. Там, внутри университетского двора, стоит старое кирпичное здание, известное всем местным старожилам под галантным французским названием прежних лет «Же-де-пом» («Игра в мяч»). А в самом здании теперь физический кабинет университета.

Итак, вторник 25 апреля. Или 7 мая по-новому.

Большой зал с рядами мест, какие-то закоулки, огороженные шкафами с книгами и приборами. По задней и боковым стенам пристроенные, как балкончики, антресоли, на которых преподаватели и ассистенты корпят над своими работами. Здесь-то, в этом зале, и проходят обычно заседания Русского физико-химического общества. Тесный круг людей, посвященных в науку и собирающихся время от времени вместе в этой строгой и даже несколько сумрачной обстановке, где нередко блистала смелая, яркая мысль. Здесь, с этой лекторской кафедры, Менделеев провозглашал свою великую периодическую систему. Здесь Чебышев выводил свои знаменитые формулы. Здесь Бутлеров раскрывал новые законы органической химии. Здесь изобретатель Яблочков зажигал свою первую электрическую свечу… Стены зала хранили память немалых событий науки.

Сюда и пробирались сквозь праздную толчею члены Русского физико-химического общества 7 мая 1895 года. На очередное заседание. Сюда же привезли двое пассажиров из Кронштадта свои перевязанные ящики, которые внес в этот холодный зал гигант матрос, ступая бережно с драгоценной ношей по мраморным университетским плитам.

Зал тускло освещался газовыми рожками, и лишь за лекторской кафедрой еще более тускло горела красновато-желтым светом угольная электрическая лампочка — как символ последнего достижения века.

Приборы распаковали и расставили. Один, накрытый темным металлическим чехлом, с торчащим из него длинным стержнем, —