солнечным светом и пищей, мы вскоре достигли нирваны, где вы знаете, что в каждом году четыре миллиона дней, и каждый из них будет таким же совершенным, как этот. Ранним утром наша крохотная комнатка была покрыта тигровыми полосами - солнце пробивалось сквозь зеленые ставни. А наверху, на дороге, мы могли слышать пронзительные крики маленького человечка, который каждый день приносил свежие морепродукты. Лениво взбираешься по ступеням к дороге, чтобы заглянуть в его большую корзину, заботливо прикрытую зелеными листьями, и гадаешь, что же будет сегодня. Морские ежи? Моллюски? Мелкая рыба? Может быть, молодь каракатицы размером со спичечный коробок, которую можно тушить в вине, или, что лучше всего, у него может быть кефаль, которую можно поджарить на углях и приправить чесноком. К тому времени, как вы добрались до рыбака, вы были так увлечены своими гастрономическими мыслями, что торговаться было почти невозможно.

Во время завтрака приходила местная деревенская сварливая женщина, чтобы прибраться у нас, и скорчившись под оливами, черная и скорбная, пристально глядела на нас, пока мы в отчаянии не спускались к крошечной бухте, оставив дом в ее большие загорелые руки. С диким ворчанием она металась из комнаты в комнату, словно толпа из одной женщины, явно намереваясь выпотрошить виллу. Подушки, простыни, матрацы вылетали из дверей и окон, падали на клумбы и стелющиеся растения и лежали там, чтобы пропитаться солнцем. И когда вы ложились спать ночью, ваша постель пахла солнечным светом, измельченными листьями герани, соком инжира и другими любопытными, но приятными садовыми ароматами.

Вечером, опьяненные солнцем, с шершавыми и солеными телами от прозрачных вод маленькой бухты, мы были не в состоянии справиться с геркулесовой задачей приготовить себе еду, поэтому мы направлялись по дороге к крохотному кафе в полумиле от виллы. Здесь, за столиком под сенью константинопольской акации, мы пили вино и смотрели на закат на море, превращавший его из голубого в серебристое, а затем, внезапно, озаряя его невероятным размытым павлиньим переливом.

В этом медово-гладком море лежал Мышиный остров, совсем крошечный и по форме напоминающий равнобедренный треугольник. Бока его были обрамлены темными древними кипарисами, а у вершины примостился крохотный заброшенный монастырь, медового цвета в лучах заходящего солнца.

Вскоре, скользя сквозь сумерки, приходили наши друзья и присоединялись к нам. Вино пили в тишине до тех пор, пока последние бледные краски не стирались с поверхности моря, и тогда начиналось пение. Сначала кто-нибудь исподволь напевал глубоким горловым голосом, напоминавшим звук сонного пчелиного улья. Затем включался кто-нибудь ещё – это мог быть официант, который всегда прекращал обслуживание, чтобы присоединиться к песне, которая была одной из его любимых.

Все подхватывали песню -  плохо ты пел или хорошо, не имело значения, важно было то, что пение доставляло тебе удовольствие, как вино, которое ты пил, или еда, которую ты ел. Затем, спустя много времени после того, как луна прочертила путь через море, превратившись из бронзовой в серебряную, наши друзья провожали нас домой, и все мы пели на ходу. Затем, благополучно оставив нас у наших ворот, они отправлялись обратно, и еще долго после того, как их пение затихало, мы могли следить за их продвижением по сонному, негодующему лаю местных собак.

Последний стакан вина выпивался на краю обрыва, чтобы сквозь него можно было смотреть на луну, пока бражники языканы урчат среди цветов у ваших ног, а затем лечь спать в комнате, которая теперь так же тщательно расчерчена серебряными полосками луной, как ранее – жёлтыми полосами от солнца.

Я был благодарен, что не разочаровался, что основная атмосфера острова осталась прежней. Я думаю, все это можно подытожить приветствием, которым все пользуются на Корфу, самым привлекательным приветствием в мире: «Будь счастлив». Я был рад удостовериться, что и остров, и островитяне остались такими же, если не сказать больше.