Елена Паленова Огонь чужой обиды

Родителей у Алинки не было. Точнее, они были, но отец ушёл из семьи раньше, чем его дочурка появилась на свет, а с матерью приключилось несчастье, когда девочке было всего четыре года от роду. Вот с этого-то несчастья всё и началось.

— Ой, Дунька, беда-то какая… Ой, горюшко-горе… — после похорон причитала соседка, заламывая руки. — Как же вы с Федькой будете теперь внучку-то поднимать? Это ж какие расходы… А ответственность… Ой-ой-ой… Зачем же ты на себя этот груз свалила-то? Ведь есть же где-то папаша.

— А ты наши расходы не считай, — сердито отрезала Евдокия Михайловна. — Или надо было родную кровинушку в детский дом отдать, а? Сама-то, небось, за Максютку своего любому глотку бы перегрызла, а? Помолчи лучше, не гневи Господа.

— Ой, зря ты так, соседушка. Ой, зря… Помяни моё слово…

Договорить сердобольная соседка не успела, потому что Евдокия Михайловна вежливо выставила её за дверь. Нехорошо, конечно, так на поминках поступать, но слушать и дальше душераздирающие нравоучения просто сил не было.

Спала той ночью только маленькая Алинка, да и то беспокойно — вздрагивала во сне, хныкала, маму звала. А дед с бабкой так и не смогли заснуть, потому что в квартире постоянно поскрипывали полы, будто кто-то ходил, и раздавались негромкие вздохи. И со стороны окна в кухне доносился стук, что было и вовсе немыслимо, учитывая пятый этаж и отсутствие балкона.

Поутру Евдокия Михайловна первым делом отвела Алинку в детский сад, а сама направилась в церковь к батюшке, который покойницу Марусю отпевал — ну отпел же ведь, чего её беспокойной душе неймётся?

— Душа окончательно отходит к Господу Богу нашему только через сорок дней после погребения тела. А до тех пор и пошуметь может, о себе напомнить. Тревожит её что-то, вот и ходит, — пояснил священник. — Поставьте свечу за упокой, но больше вы ничем несчастной участь не облегчите. И вещи её из дому до сорока дней не раздавайте.

Евдокии Михайловне это утверждение почему-то показалось богохульством. Ну как так-то? Святой человек, а так спокойно про ходячих призраков рассуждает, будто это в порядке вещей. Но свечу всё же поставила — вдруг полегчает?

Не полегчало. Снова полночи шуршало, скреблось, ходило и хлопало дверцами шкафчиков в кухне.

— На дачу надо ехать, — заключил дед Фёдор, у которого от горя и бессонных ночей начались проблемы с давлением. — На девять дней вернёмся, помины сделаем, а там поглядим.

Сказано — сделано. Предупредили воспитателя в детском саду, что везут Алинку на природу нервные клетки восстанавливать, собрали вещи, сели в электричку и укатили за город. Помогло. На даче никто не бродил, не стучал и вообще никак хозяев не беспокоил. Внучка, правда, всё равно не понимала, почему мама к ней приезжать не хочет, но не забивать же четырёхлетнему ребёнку голову рассказами про несчастный случай и похороны. Состряпали историю про Ангелов, как обычно в таких ситуациях взрослые делают, ну и успокоилась вроде после этого малышка немного.

На девятый день вернулись в город. Накрыли стол, приняли тех, кто помянуть покойницу пришёл, но устали после этого мероприятия и решили никуда не ехать. А вдруг уже всё нормально? Легли спать — не шумит, не топает. Только перед тем, как заснуть, Евдокии Михайловне показалось, будто дочка-покойница зовёт её. И жалобно так зовёт…

И сон ей странный приснился. Сидят они втроём в бане — баба Дуня, дочка её и внучка. Холодная баня, сырая, давно не топлена, а Маруся потом обливается и стонет: «Ой душно мне, мамочка… Так горячо! Открой дверь, пусть пар выйдет…»

Утром выяснилось, что деду Фёдору тоже дочка покойная во сне являлась. И тоже жаловалось, что жарко ей.

— Как в Аду, говорит. И кони огненные вокруг скачут, — поведал старик и трижды перекрестился.

Стали думать — к чему такое присниться могло? Вроде и погибла Маруся не в огне, а деревом упавшим её на улице придавило. И не грешила так, чтобы уж прямо сразу в Ад… А пока думали, не обратили внимания, что уж к полудню дело, а Алинка маленькая спит до сих пор. То раньше всех просыпалась, а тут…

Кинулись к кроватке, а внучка в лихорадке горит и дышит часто-часто, будто воздуха ей не хватает. Пока «скорая» ехала, сбивали сами температуру, как могли. Алинка плачет, не узнаёт никого, в бреду мечется.

Забрали доктора девочку в больницу, а пока довезли, жар как рукой сняло. Сидит на руках у бабушки, к груди жмётся, глазёнки испуганные на врачей таращит. На первый взгляд ничего у ребёнка не обнаружили, но в отделении на сутки всё же оставили вместе с бабушкой — понаблюдать на предмет обострения.

Анализы в норме, видимых причин для лихорадки нет. Велели Евдокии Михайловне обратить внимание на то, что ребёнок ест, потому что, кроме аллергии, других объяснений у докторов не нашлось. Отпустили домой, а там дед Федя встретил их рассказом об очередном кошмаре — снова Маруся ему во сне про коней огненных говорила, и что колесница для живых тоже вся в огне.

И температура у Алинки поднялась чуть ли не сразу, как они порог квартиры переступили. Вышли на улицу — жар сразу же спал.

— Что-то здесь нечисто, — нахмурилась Евдокия Михайловна, сидя во дворе на скамейке и щупая внучке лоб. — Не бывает таких болезней.

— Призраков тоже не бывает, а она вон чего… — возразил дед Фёдор, которому теперь в собственной квартире было неуютно.

Решили на свой страх и риск снова уехать на дачу. «Скорую» в случае чего там ждать, конечно, долго, но тащить ребёнка туда, где ему плохо, тоже не вариант. Евдокия Михайловна с Алинкой на улице остались, пока дед сумки с вещами собирал — от греха подальше.

* * *

До сорокового дня на даче жили и горя не знали. Вроде и возвращаться надо, но так рассудили — помянуть и здесь можно, не обязательно ради этого в город ехать. А потом дед Фёдор съездит один, переночует и скажет — угомонилась Маруся или нет. И заодно от вещей дочкиных избавится, раз уж срок подошёл.

Помянули. Съездил старик в город и вернулся оттуда через два дня мрачный, как туча грозовая — ничего не изменилось. Как ночь, так находиться в квартире невозможно. И жар будто прямо от стен идёт даже если все окна настежь открыть. Вещи Марусины какие в церковь отнёс, а какие с собой привёз, чтобы сжечь.

На улице костёр разводить не рискнули — лето сухое было, мало ли что. Поставили сумки с вещами возле печки-буржуйки, дождались, пока Алинка заснёт, чтобы не видела, как мамины вещи в топку летят, и принялись плакать и жечь…

— А это откуда? — всхлипнула Евдокия Михайловна, разглядывая найденную среди вещей маленькую деревянную лошадку, выкрашенную в