Alexander Agassiz Квирит

Любовь есть не что иное как неистовство по поводу памяти того совершенства, которое душа видела до своего воплощения. Сократ

Пролог

Эта книга была найдена на скалистом острове нынешней северо-западной Франции. Так называемая могильная гора. При реставрации части замка, за каменной стеной крипты, был обнаружен поросший мхом и растительностью грот, внутри которого и была находка. Рабочие сразу же передали местному университету вещь и палеографы установили датировку примерного написания, как поздняя римская империя. Вместе с манускриптом была обнаружена фигурка Зевса из слоновой кости, которая на почти тысячу лет старше, чем само издание. Также несколько приложенных, к основной работе, написанных страниц неизвестного человека. Возможно, он и сохранил книгу от приливов и отливов этого места т. к. во времена римлян тут не были построены какие либо фортификации, но они приходили на эту гору наслаждаться закатами и наблюдать за изменением уровня вод. Если произведение было найдено на близлежащей территории, то вполне вероятно оно было зарыто в земле и при строительстве замка её нашли и сохранили в более надёжном месте. По одной из версий это был средневековый монах, который обнаружил книгу первым, она настолько ему полюбилась, что он решил не показывать её миру, а сохранил для себя. По иной версии, её могли спрятать от инквизиции. Является ли эта книгой единственной, или существуют иные экземпляры и копии — мы не знаем.

Как косвенное доказательство первой гипотезы — мы сохранили два стиха, что предполагаемый монах вложил в начало и конец.

Первый стих сначала написан в оригинале. Затем написан вновь, но с переделанными строками.

Vivamus mea Lesbia, atque amemus,

rumoresque senum severiorum

omnes unius aestimemus assis!

soles occidere et redire possunt:

nobis cum semel occidit brevis lux,

nox est perpetua una dormienda.

da mi basia mille, deinde centum,

dein mille altera, dein secunda centum, deinde usque altera mille,

deinde centum.

dein, cum milia multa fecerimus,

conturbabimus illa, ne sciamus,

aut ne quis malus inuidere possit,

cum tantum sciat esse basiorum.

Existatis cum Elysia una, atque ametis,

rumoresque senum severiorum

omnes unius aestimetis assis!

Soles occidere et redire possunt:

Vobis cum semel occidit brevis lux,

nox est perpetua una dormienda.

Date invicem basia mille, deinde centum,

dein mille altera, dein secunda centum,

deinde usque altera mille, deinde centum.

Dein, cum milia multa feceritis,

conturbabitis illa, ne sciatis,

Aut ne quis malus inuidere possit,

cum tantum sсiat esse basiorum.

(Переделанный, под впечатлением последующей истории, стих Катулла:

Существуйте с Элизией и любите,

И ворчанье всех зануд-стариков ни ставьте ни в грош!

Светила потухнут и вновь воссияют:

А вам, когда краткое солнце погаснет

Ночь бесконечная есть для любви.

Тысячу ласк приносите друг другу и сотню вдогонку, а там новая тысяча, новая сотня, так по новому кругу и впредь сотни раз.

А там, когда многих достигнете тысяч, cкорёжете счёт, да не вспомните, дабы завидовать грешный не мог, cколько истинно есть поцелуев.)

Часть I

Полночь, Luna Plena¹.Сумрачный лес окутан едким туманом и лунный свет не в первый раз видел ночных скитальцев, простых бродяг, разгульные пиршества под открытом небом и даже кровавые жертвоприношения. Но история одного центуриона, на котором лежал невыносимый груз горя, что он никак не мог перемолоть, из-за чего ноги его едва поднимались, а голова была опущена так, что казалось шлем вот вот и упадет, была редкостью даже для него. Обычно гулянки заканчивались, праздник завершался, люди разбредались по другим местам, а какие нибудь трупы в лесу, со времнем, сливались с землей и превращались в скелеты. Но в эту лунную ночь всё было совсем наоборот и путешествие только начиналось.

Шли первые минуты нового дня, канун римского праздника всех мёртвых, когда открывался вход в потусторонний мир. Центурион был подобен листу, что оторвался от дома и родного дерева, от другого, близкого ему листа, благодаря которому вырос сам. В одиночестве, ведомый непредсказуемым ветром, близился он к встрече с неизведанным. Признать, он сам не до конца понимал свою конечную цель. В его голове, подобну урагану, который формируется из смешения воздухных масс, шевелились разные мысли, что яростно боролись друг с другом. Этот ураган нуждался в успокоении, в неожиданных горных массивах, что могли бы ослабить и сбить его. Он должен превратиться в дождь и капли воды, рассыпаться, обратившись в ливень, который умоет и обновит раздражённый разум, успокоив его. Но чтобы пройтись по радуге, нужно пережить шторм, а центурион не просто так взял в свой уединённый поход в ночной лес меч. Своими тучами и холодными, накатывающими ветрами, буря закрывала небо на протяжении года. Было предпринято много попыток бороться с ней, но последним оружием оставалась лишь надежда на удачу и неизвестность. Путь, который либо приведёт к окончательной победе бури и избавлению от боли, либо к рассасыванию внутрненнего мрака и к смирению, что даст не просто избавление, но и победу над болью.

Лунный свет мутно пробивался через туман и слегка помогал ориентироваться в пространстве. Звуки ночной фауны одновременно устрашали и придавали жизнь этому месту. Отрывистые тени кустов возбуждали воображение и казалось, что находясь в одиночестве, в лунном лесу не далеко и до потери рассудка и неконтролируемого чувства паники, но центурион не ощущал звериного страха, который бы ощутили душевно стабильные люди. Некоторые эмоции и чувства сильно притупляют страх. Причины в бесстрашии, богоподобности, невероятном самоконтроле — очень льстивы, однако иногда, настроение уходит в такой минус, отчего окружающее пространство, даже боль тела, кажется менее значимым и волнительным, чем внутренний холод, который колит всё тело. Римлянин шагал с опущенной головой и тащил, пачкая в земле щит, который оставлял за собой расчищенную дорожку от листьев. Ближе к опушке, где деревья росли всё реже друг от друга, он остановился у нескольких кипарисовых и сел под ними, чтобы отдохнуть. Впервые с города он опустился на землю и облегчённо выдохнул, немного отдыхая от долгой дороги, что началась ещё при свете солнца. С другой стороны его дыхание было глубоким и прирывистым, как у людей, что пытаются справиться с комом в горле. На одно из этих самобытных деревьев он облокотился спиной. Вокруг росли десятки сосен, лиственниц, пихт, елей, но эта группа кипарисов была уникальной в этой лесу. Осмотривая их рост, он снял шлем с гребнем и достал фляжку, которой словной чокаясь, дотронулся до ствола дерева и пролил пару капель на его ветви.

— За твою уникальность! — произнёс центурион и отпил из фляжки. Массируя руками лицо и шею, пытаясь прогнать