АВРАМ ДЭВИДСОН

Королевские регалии Иерусалима или Красноречивая Голова

Воды в Гросс-Кроплеце — это не один из модных в Триединой Монархии курортов с минеральными водами, иначе доктор Эстерхази вряд ли бы оказался там. О, нет, поскольку он не предавался занимательному модному обычаю злоупотреблять своей печенью сорок девять недель в году, то никогда и не ощущал потребности в оставшиеся три лечиться водами минеральных источников.

Это было исключительно в целях проведения научного анализа этих вод, особенно в Гросс-Кроплеце — причина, что привела его из дома в Белле, Имперской столице Скифии-Паннонии-Трансбалкании, на относительно маленький курорт высоко в Рифейских Альпах. Два сравнительно больших и три сравнительно маленьких (пять, если считать "Дом Двуглавого Орла") отеля, предоставляющие полный пансион гостям Вод; и хотя все они были частными, сам Источник являлся собственностью Королевского и Имперского Дома Гогенштупфенов^[1], начиная с Капитуляции 1593 года и относился к компетенции Министерства Королевской Казны.

Поэтому, любой, не находящийся в состоянии непристойного опьянения или не менее непристойной обнажённости, был волен выпить воды (действительно бесплатно выпить воды можно было в изначальной или Старой Питьевой Галерее, которая теперь стала первым или подвальным этажом, но немногие, кроме поистине нищих, желали обратиться к этой привилегии; большинство посетителей предпочитало пользоваться питьевым оборудованием в секциях Первого, Второго или Третьего класса Новой или Великой Питьевой Галереи, куда можно попасть с Террасы, где действует прейскурант сборов); и, соответственно, любой был волен гулять по прекрасно, если не великолепно благоустроенной территории.

Поэтому Эстерхази не стал ничего говорить и делать, когда понял, что кто-то не только внимательно за ним следит, но и в сущности неотрывно за ним следует. Поутру, когда он шёл со своим оборудованием из маленькой старомодной гостиницы, под названием „Дом Двуглавого Орла“, кто-то тут же появился у него за спиной и потащился вслед за ним. Когда он установил своё оборудование рядом с чашей из грубо обтёсанного камня, где, вздымаясь и опускаясь, бил ключом и пузырился Источник, кто-то стоял снаружи комнаты без дверей и заглядывал внутрь. Когда он вернулся с образцами в гостиницу, кто-то следовал за ним и скрылся, прежде, чем он достиг просторного старого здания.

Во второй половине дня всё это повторилось.

По вечерам, когда случившееся в Гросс-Кроплеце по большей части становилось Великосветскими Происшествиями, Эстерхази оставался в своей гостиной, делая записи в Дневнике, после чего читал, сперва кое-какие технические труды, а после кое-какие нетехнические. Особенно ему нравились лёгкие романы английского писателя по имени Дж. А. Генти^[2], хотя несколько раз он хвалил рассказы Г. де Мопассана, доктора А. Тчехоффа и Г. Джорджа Уэллса.

Это случилось утром четвёртого дня его пребывания: когда он, на коленях, с помощью пипетки начал проверку сравнительного отложения осадков, кто-то появился на пороге комнаты источника и, откашлявшись, вопросил: — Не вы ли Энгельберт Эстерхази, доктор медицины?

Поскольку Эстерхази ощутил сразу несколько чувств и ни одно из них не было любезностью, то на мгновение он потерял способность к изысканности. «— Ну да, кашель ведь считается достойным звуком для якобы вежливого обращения? Отчего же не одышка, отрыжка, икота или метеоризм?» Но всё, что он сперва сказал, было: — Из-за вас я запачкал пипетку.

Вопрошавший обратил на это столько же внимания, сколько мог обратить на, скажем: “Ква-ква-брекеке”. Вздёрнув брови, он просто издал вопросительный звук: — Ммм? — который вытеснил предыдущий его вопрос. Он был до необычайности обычно выглядящим мужчиной, в короткой тужурке, мешковатых брюках, галстуке-ленточке, слишком длинными с правой стороны усами и очках на носу, по виду коммивояжёр от фирмы, торгующей малыми партиями клеёнки. Учитель чистописания в пятом классе провинциальной гимназии. Или даже хозяин пары унаследованных «подворий» в одном из разрастающихся, выстроенных наспех пригородов Беллы, рента с которых освобождала его от необходимости быть кем-то более определённым. И, лишь опять двинув вздёрнутыми бровями, эта персона снова повторила своё: — Ммм? — на сей раз на более высокой ноте настойчивости или упрямства.

— Да, сударь, я — Энгельберт Эстерхази, доктор медицины, — раздражённо ответил учёный. — А также я Энгельберт Эстерхази, доктор юриспруденции; Энгельберт Эстерхази, доктор философии; Энгельберт Эстерхази, доктор наук; и Энгельберт Эстерхази, доктор литературы. И я не понимаю, отчего что-то из этого даёт вам право врываться в мой покой и исследования.

Другой человек, выслушав всё это, осмотрелся вокруг, будто призывая зрителей (ни одного из которых не было) в свидетели; а затем произнёс: — Я должен отступить от своего неизменного инкогнито, чтобы сообщить вам, сэр, что я — Король Иерусалимский и что вы, к сожалению, только что избавили себя от назначения на очень важный пост при моём дворе!

Эстерхази опустил взгляд на пузырящиеся воды и испустил безгласный вздох самоукоризны за то, что позволил дурню рассердить себя. Когда, мгновение спустя, он поднял глаза, готовый мягко и уклончиво возразить, этот человек удалился.

За оставшееся время пребывания в Гросс-Кроплеце он больше не встречал того человека; а его единственное расследование не принесло вообще никаких сведений.

Он вспомнил это происшествие позже, через несколько месяцев, на Лингвистическом Конгрессе, посреди содержательной дискуссии о восточном и западном арамейском языке, с Его Высокопреосвященством Соломоном Исааком Цедеком, Великим Раввином Беллы — который, со своим проницательным умом и взглядом, приметив, что Эстерхази одолевают разнообразные мысли, вопросительно смолк.

— …Прошу прощения, Досточтимый Великий Раввин. Кто такой Король Иерусалимский?

— Всемогущий Бог, Царь Небесный и Земной… в теологическом смысле. В светском же, полагаю, турецкий султан. — Он не стал нарушать приличий, прибавляя: — А почему вы спрашиваете? — ибо он, как и все толковые люди, считал, что, если человек захочет пояснить, почему спрашивает, то скажет, почему. И они вернулись к обсуждению образования абстрактного и родительного падежей.

Спустя несколько недель после Лингвистического Конгресса, Эстерхази, мирно проходя через Жемчужный Рынок, где приценивался к некоторым русским халцедонам, увидал своего друга, Каррол-Франкоса Лобаца, комиссара сыскной