Пока билось моё сердце Ad astra

Пролог

Вечерело.

Теплый красноватый закат укрыли тяжелые тучи, напоминающие черный клубящийся дым. Мрачное полотно, увесившее собой небо, сотрясалось под натиском рокочущего грома, что вздымал за собой сильный холодный ветер, срывающий с крон деревьев зеленую листву. Обычно светлая, наполненная некой святостью поляна потемнела, вобрав в себя краски медленно плывущих туч. Окруженное плотным кольцом деревьев это место походило на алтарь, в центре которого, пугая и восторгая одновременно, стояло надгробие. Напротив него, прикрывая лицо черным порванным капюшоном, сидел путник, что изредка посматривал на тонкие черные шпили расположенного неподалеку замка.

Кружащий вокруг поляны ветер лишь злобно взирал на цветущие в центре пионы безупречного розового цвета, с которых не упал ни один лепесток. Ворваться внутрь пышной и благоухающей идиллии бушующий поток не решался, словно опасаясь возвышающейся на мраморном постаменте статуи. Но бронзовая дева, покрытая зеленоватой патиной, лишь задумчиво смотрела куда-то вдаль, сложив перед собой тонкие руки. Локоны, убранные в незамысловатую, но элегантную конструкцию, спадали на голые плечи и пышную грудь, стянутую корсетом дорогого платья. Ткань словно живая охватывала тонкий стан и струилась от круглых бедер к самым ногам, прирастая к постаменту, окутанному плющом диких черных роз, красящих это место не хуже розовых пионов. Под мелкими изрезанными листьями виднелись изящные, украшенные завитками буквы, сливающиеся в имя бронзовой девы: «Аделаида вэр Нэбулас Круделисская».

Вампирские фамилии, вызывающие лишь дрожь и страх. Но не смотреть было невозможно — бронзовая Аделаида была удивительно красива. Сидевший на мраморной лавке путник не отрывал от лица девы своих глаз, поражаясь ювелирной работе скульптора, создавшего это творение. Пухлые, чуть приоткрытые губы над острым подбородком, ровный тонкий нос и прекрасные миндалевидные глаза, обрамленные длинными ресницами — все это делало из прекрасной статуи первую красавицу, за сердце которой наверняка боролись многие представители сильного пола.

Перед надгробием на вычищенной от вереска земле покоился букет роскошных бордовых роз, окруженных черной лентой. Это не шло ни в какое сравнение с полевыми ромашками, которые крутил в руке уставший путник. Он так спешил сюда, что позабыл о цветах, и сейчас чувствовал себя виноватым перед бронзовой девой, чей спокойный взгляд вдруг показался ему укоризненным. Как провинившийся ребенок, путник долго сжимал в ладони ромашки прежде, чем положить их на землю рядом с бордовым букетом, а после, подняв голову, с удивлением обнаружил за тучами виднеющуюся луну. Она, идеально круглая и ослепительно холодная, пыталась пустить свой свет через темную завесу, чтобы поприветствовать на поляне вторую фигуру.

Путник медленно встал с лавки, совершая вежливый поклон, и, лишь после того, как фигура в ответ кивнула ему головой, он посмел разглядеть её. Сотканная будто из лунного голубоватого света дева с удивлением взглянула на свою собственную статую, а после неожиданно мягко улыбнулась, касаясь пальцами окружающих могилу пионов. Розовые лепестки тут же опали наземь, и дева с виноватым взором прижала к груди свои ладони. Её печальный взгляд коснулся далеких шпилей замка, в высоких башнях которого горел теплый свет. Завороженный её красотой, путник замер, боясь шелохнуться и спугнуть видение, казавшееся ему мимолетным, но дева вновь повернула к нему свою голову, приглашая плавным жестом сесть на лавку.

— Я безмерно рада, — произнесла она мелодичным, убаюкивающим голосом, — что в последнюю для меня ночь я не буду одна.

Путник медленно опустил голову. Видящий её первый раз в своей жизни, он внезапно почувствовал, как сжалось его сердце. Он мог бы рассказать ей всё, вывернуть перед ней всю свою душу, чтобы почувствовать ту легкость, погребенную под грехами и тайнами, которую он страстно жаждал ощутить вновь. И дороже человека не было в мире, чем бронзовая дева для него в эту ночь. Но сегодня путник не хотел говорить. Он желал слушать.

— Историю искажали десятки лет, превратив её в подобие легенды, — начал он, сложив на коленях дрожащие пальцы, — могу ли я услышать то, что было на самом деле, — нерешительно путник поднял голову, внезапно находя свою просьбу грубой, — с самого начала.

Дева улыбалась, ласково разглядывая укутавшегося в плащ путника. И столько доброты было в этом взгляде, что путешественник невольно смутился.

— Моя история, — её улыбка стала такой печальной, что живое бьющееся сердце сжалось вновь, — долгая и отнюдь не весёлая…Но и она наполнена светлыми моментами, что сотни лет грели мне душу, — дева приложила руку к левой груди. — Что почерпнёшь из неё ты? — спросила она словно саму себя. — Оградит ли она твою душу от новых ошибок или останется с тобой подобно тяжелому якорю, что остановит твой путь, когда нужно будет идти вперед?

— Позволь, — начал было путник, но тут же осекся, пытаясь удержать рвущиеся наружу чувства, — позволь мне выслушать тебя. Позволь услышать историю, которая, скопившись ядом, начала отравлять тебя! Пред тем, как ты исчезнешь навсегда…позволь…знать правду.

Плавно опустившись на постамент, дева облокотилась о собственную статую, прикрывая глаза. Сохраняя присущую ей грациозность, она накрутила на палец и без того волнистую прядь, задумываясь на минуту, точно выбирая, с чего начать свой рассказ. И начать она решила с самого начала, как её и попросили:

— Благородная, знатная…Именно таково значение имени Аделаида с не известного мне древнего языка. Должно быть, оно и предрекло мою дальнейшую судьбу. Но родилась я в далекой и заброшенной деревеньке, название которой время нещадно стерло из моей памяти…

Глава 1

Старая повитуха, чьё лицо всегда казалось угрюмым и злобным из-за исчертивших его морщин, поспешила закрыть окно, стоило ночному ветру задуть одну из трех свечей.

— Плоха примета, — тихо зароптала она, поднося к потухшему фитилю огонек, — плоха примета, — продолжала приговаривать старуха, возвращаясь к тазам с водой. Слабые дрожащие руки с несвойственной им силой отжали тяжелые мокрые покрывала, пропитанные свежей кровью. — Ежели дитё не дано природой, значит, не дано. Взяла бы сиротку на воспитание, чем против судьбины своей идти, — заскрежетала повитуха зубами, вытирая рукавом выступивший на лбу пот.

В дальнем углу, прибирая в маленькие платяные мешочки душистые травы, сидела притихшая ученица лет восьми, что с