Дворкин Илья Львович День начинается утром

Началась война

Война началась ночью или рано-рано утром. Костик ещё спал. Прибежала соседка и закричала, чтобы включили радио.

Потом все слушали, а бабушка плакала и говорила, что она всё знала наперёд. Потому что позавчера разбилось большое зеркало.

Костик услышал про зеркало и быстро закрыл глаза. Ждал. Но бабушка не стала его ругать. Она ещё раз повторила про зеркало и про несчастье и пошла разжигать примус.

А потом побежали вприпрыжку, поскакали суматошные странные дни. Жизнь сразу изменилась. Раньше Костик думал, что взрослые не умеют плакать. Оказалось, — умеют. Взрослые стали много плакать. Больше, чем дети.

Казалось бы, чего плакать, слушая радио? А они плакали. И просто так плакали. Без радио.

В город откуда-то понаехало много народу. К дому Костика часто подходили люди, просились переночевать. Люди были разные, но чем-то удивительно похожие. Бабушка стелила им на полу.

Они сразу ложились и начинали рассказывать про бомбёжку. И плакали. Костик пробовал поговорить с их ребятами, но они были неразговорчивые. Они сразу засыпали.

Это были беженцы.

* * *

Вдруг дед Костика стал военным. Здо́рово! Дед не очень старый, не седой даже. А в пилотке он — как настоящий командир. На петлицах у него рогатки, лиры называются, потому что дед Костика — музыкант.

Он играет на самой большой трубе. На тубе. Когда дед дома, она лежит в углу, свернувшись кольцами, как удав, поблёскивает металлическими боками. Это такая большущая труба, что Костик заползал в неё, когда был совсем маленький.

Теперь дед бывал дома редко. Костик его очень ждал. Дед приносил удивительную кашу в плоском котелке. Вкуснее этой каши Костик ничего не ел. Каша всегда была немножко подгорелая. Дед говорил, что ему разрешают выскрёбывать котёл. Это были поскрёбыши. Очень вкусные поскрёбыши.

Дед как-то особенно, по-военному па́хнул. Очень приятно — табаком, кожей, ваксой и ещё чем-то.

Костик надевал его пилотку и шёл на улицу. Пилотка оттопыривала уши, Костику приходилось придерживать её сзади.

Дед приходил ненадолго, он всегда торопился. Потому что это был военный дед.

Война, война… Это слово слышалось на каждом шагу. Война, война… На улицах, дома, по радио — всюду было это слово. И постепенно оно стало привычным, таким же, как все остальные слова.

Маму Костик видел всё реже и реже. Она работала в госпитале. Приходила — и сразу валилась на кровать. И засыпала. Как беженцы.

Мама раньше была молодая и весёлая. Она даже в футбол играла с Костиком. Соседи только головами качали. А теперь она стала взрослой. Даже бабушка её слушалась.

Море

Костик жил недалеко от порта, рядом с морским вокзалом. Морской вокзал — это такой светлый дом с башенкой. На башенке мачта с разноцветными морскими флагами. Флаги хлопают и весело трепыхаются на ветру.

Как у всех приморских ребят, вся жизнь Костика, сколько он себя помнил, была связана с морем.

Как-то прошлым летом сидел он на старой деревянной свае. Ловил бычков и зеленух. Солнце уже садилось. По бульвару толпами ходили курортники. Играл духовой оркестр. И не было никакой войны.

А зеленухи клевали как сумасшедшие.

Кто-то сел на парапет прямо над Костиком, и мужской голос сказал:

— Море! Это изумительно! Посмотрите, Симочка, как оно прекрасно! Всегда! В штиль и в бурю. Особенно я обожаю бурю. Это воплощённая поэзия! Одиннадцать месяцев я тоскую по этим волнам в нашем пыльном Житомире, и только один месяц я с ними! И с вами, Симочка! Вы и море!

Потом они начали целоваться, и стало неинтересно.

Но Костика поразило то, что он услышал. Какие слова! «Во-площённая»! Даже не выговорить!

Он никогда не задумывался — красивое море или нет. Море — оно… море. Как мама, как небо. Что-то такое, без чего нельзя.

По правде говоря, Костик не очень любил шторм. Вода становилась мутной, и рыба не ловилась. Да и купаться было плохо. Как хватит волной о голыши!

Но зато после шторма на берегу попадались разные любопытные штуки: большие стеклянные поплавки, заморские монеты — старые, позеленевшие. А однажды Костик нашёл настоящий морской бинокль. Помятый, с треснутыми стёклами, но настоящий. Наверное, произошло кораблекрушение, и капитан до последнего сжимал бинокль. Всё смотрел, не плывут ли спасатели. Он стоял, широко расставив ноги, в фуражке с квадратным козырьком, как у старого Гургена с лодочной пристани, и смотрел в этот самый бинокль.

Так и ушёл под воду с биноклем в руках. На капитанском мостике.

Вот что выбрасывают волны после шторма.

И Костику стало ужасно жалко этого бедного человека из пыльного Житомира.

Он смотал удочку, влез на парапет и дёрнул человека за рукав.

Человек испуганно подскочил, а Симочка сказала: «Ой, кто это?» — и спрятала лицо в ладони.

— Ты что, мальчик?! — крикнул человек из Житомира.

— Дяденька, а зачем вы там живёте?

— Где живу?

— В пыльном Житомире?..

— А кто тебе сказал, что он пыльный? — удивился человек.

— Вы!

— Я тебе это говорил?!

— Нет, Симочке, — сказал Костик.

— Ой, он всё знает, — прошептала Симочка.

А человек из Житомира вдруг подскочил к Костику, затопал ногами и заорал:

— Мерзкий мальчишка! Подслушиваешь, да? Подсматриваешь, да?

И дёрнул Костика за ухо.

Мама потом смеялась и говорила:

— Ага, влетело! Не будешь приставать к незнакомым людям.

Костик рассказал про пыльный Житомир своему лучшему другу Толику Чугунову.

Оказалось, что Толик тоже не думал, что есть такие бедняги: живут без моря.

Мальчишки сидели на старом широком кнехте в самом конце пристани и долго молчали.

Смотрели вниз, на воду. Могучие железобетонные сваи обросли черными раковинами — мидиями. На мидиях торчали белые наросты. Вода была прозрачная-прозрачная. Между раковинами шмыгали мелкие крабы и разноцветные рыбёшки — морские собачки.

— А здо́рово нам повезло, Костик, — сказал Толька.

На том и порешили.

Враг Шурка

Кроме одного закадычного друга и множества просто приятелей, у Костика был враг. Враг хитрый и коварный — Шурка, сын сторожихи водолечебницы.

Он был злобный и шепелявый, как змея, с приоткрытым ртом и хроническим насморком.

Но Шурка утверждал, что у всех водолазов