опять села у лампы работать, но мысли тревожные и растерянные так и неслись в ее голове. Что-то будет еще с Алешей?

Уже глубокой ночью, – а она думала, он спит уже, – Алеша опять вошел к ней, очень тихо, будто в забытьи.

Анна Тимофеевна уронила работу.

– Мама, а можно обещание нарушить?..

– Что такое?

– Обещание… Вообще, если дал кому.

– Да, если потаскухе какой, так и Бог велит… Уж и не глядела бы я лучше.

Алеша улыбнулся.

– Ну, спасибо, милая.

Опять до света не спала Анна Тимофеевна, слышала, ходит кто-то по комнатам и тихо, тихо поет духовное. Потом будто и двери открылись, или это к чиновнице Синицыной племянник с архангельского поезда приехал.

Утром Алеши не было дома. Не пришел и к обеду. Уже вечереет, дождь моросит, а Алеши нет. Вдруг догадалась Анна Тимофеевна. Как была, побежала она по грязи через улицу к Корольковой. Ей отворила босая девка и сказала, что госпожа уехала в Москву и когда вернется, неизвестно.

Анна Тимофеевна была в ярости, – ей все стало ясно. Так обмануть ее. Убежать в Москву с этой тварью. Посидела она у себя, прождала еще немного и побежала по соседям рассказывать о своем несчастий.

– Нет, вы подумайте, Мария Корниловна, каково мне. Ведь на первую бабу променял…

Отца Георгия она застала уже отходящим ко сну. Решили ждать возвращения Корольковой, а если ее не будет очень долго, попросить племянника попадьи, служившего в Москве, поискать влюбленных беглецов.

– Хорошо, если в Москве? А они, может, и в Америку заехали.

– Ну зачем же, голубушка, в Америку.

Со днями Анна Тимофеевна успокоилась и свыклась с мыслью об отлучке сына и его любви к развратной бабе. Только ночевать все больше ходила к Синицыной, – одной в пустом доме страшно.

Однажды Синицына прождала до полуночи, выпила уже чай и, решив, что Анна Тимофеевна не придет, закрыла дом и легла, немного обиженная ее невежливостью.

На рассвете ее разбудил стук в ставни. Сначала ленилась встать, но ей послышался голос Анны Тимофеевны. Тогда она поднялась и, вздыхая, раскрыла ставни.

– Матушка моя! Да что с вами?

Анна Тимофеевна, бледная, с будто выкатившимися глазами, стояла перед окном в грязном и мокром платье, с листьями в волосах.

Синицына, правда, испугалась.

– А…леша.

– Что такое?

Анна Тимофеевна вдруг молча села на землю.

Синицына разбудила девку, побежала к фельдшеру, – Анну Тимофеевну внесли в дом и уложили в постель. Она все молчала.

– Ах, какой ужас… Ах, чаю горячего скорей.

Синицына разнервничалась и решила, что Анна Тимофеевна умирает…

Но Анна Тимофеевна чаю пить не стала, но вдруг поднялась на кровати и сказала:

– Пожалуйста, позовите отца Георгия.

– Вот, вот… я и сама думала… Сейчас пошлю.

Пришел священник, взволнованный, со Святыми Дарами.

– Что с вами, Анна Тимофеевна?.. Приобщиться, может быть, желаете?

Анна Тимофеевна опять бессильно упала на подушки.

– Ах, нет, батюшка… Я вам должна рассказать… Вот, я говорила вам, что Алеша… сынок мой… пропал… с барыней этой уехал. А нет… Алеша не уехал с ней… Нет.

Она замолчала.

– А что, весточку получили?

– Нет, батюшка… Какая весточка! Вот… Пошла я вчера в лес… за поляну, думала грибов набрать… для сушки, самое время теперь, грибов много. Пошла… Погода тихая, ветерок дует… Перешла поле, да в лес пошла… Все не вижу грибов… Так, попадались, конечно, только больше грузди или опенки… Я и иду все глубже да глубже… там, знаете, батюшка, у Кириллова родника грибы всегда… Уже и темнеть стало… Может, и заблудилась я, не знаю. Иду тропинкой, тихо, только сучья да листья хрустят под ногами. И вдруг слышу голос, да ясно так и близко:

– Мама…

Я и остановилась… Что такое? Вокруг никого… И такая тишина, батюшка, сделалась, даже птицы умолкли. Ну, думаю, показалось… Иду дальше. Прошла несколько шагов и опять слышу… уже как будто дальше немного, впереди:

– Мама…

Так ясно и голос такой звонкий, – как же обмануться? Я испугалась-то и не знаю, что мне: назад бежать или спрятаться… Стою да крестное знамение и сотворила… Уже и темно совсем, деревья густые. И вдруг вижу, в чаще меж кустов светлеет будто, а голос и был оттуда. Свет белый такой, как снегом засыпанный. Сделала я шаг или два… и вижу… стоит на мху мой Алеша, руки на груди сложил и мне улыбается. Светло так вокруг него. А я и не знаю, как, и не удивилась совсем, смотрю на него и говорю:

– Алеша, а ты что здесь?

Вот как во сне. Он ничего не ответил, только пошел от меня, да будто и не по траве, а по воздуху, тихо, даже ногами не ступает совсем. И я тоже пошла за ним.

– Подожди, – говорю, – Алеша, пойдем вместе.

А он будто и не слышит, все дальше идет. Я хочу догнать его и никак не могу.

– Куда же, Алеша, – говорю, – ты ведешь меня?

А он молчит. Так шли мы, шли, я и не знаю сколько, и все светлей и светлей становится. Наконец, вижу я – полянка, маленькая такая, травкой покрыта, а посредине часовня деревянная. Алеша прямо и прошел туда, а меня словно кто держит, не могу.

Сел Алеша на ступеньке, взглянул на меня и поклонился. А я тоже вдруг стала на колени и кланяюсь и все не понимаю, батюшка, где я. Алеша тут ручки поднял, да в колокол на часовенке и ударил. Динь-бом, динь-бом. Колокол тонкий такой, а на весь лес будто слышно. И вот, батюшка, вдруг все сосны да дубы закачались так тихо и мерно, динь-бом, динь-бом звенит все, и лес весь светится. Даже в траве будто звон идет. Трава ведь в лесу нашем глубокая. И смотрю я, бегут из лесу звери разные, пушистые, темные, я таких и не видывала, и все к часовне, да медведь вдруг совсем около меня вышел, я вскрикнула со страху, вот, больше ничего и не помню. Будто потонуло все.

Ничего и не знаю, что со мной было. А только вот утром проснулась я и вижу, что лежу в лесу, на траве. Все березы вокруг. Светло так, тихо, а на душе у меня грустно и сладко. Встала я, оглянулась и вижу, батюшка, вижу, сидит под березкой мой Алеша в белой рубашечке чистой, перед Пасхой только сшила ему. Сухой такой, бледный, как воск, и ручками на груди крестик резной сжимает. Я к нему кинулась и гляжу, батюшка, он уже окоченел, высох весь будто, руки – так одни косточки. А глаза открыты и смотрят на меня. Я крикнула:

– Алеша! Алеша!

А он молчит. И вдруг такой на меня страх напал, бросилась я бежать, на знаю, как и добежала. Вот, батюшка…

Отец Георгий покачал головой.

– Странно что-то, голубушка…

– Вы поезжайте туда, батюшка, у Кириллина колодца, взгляните.

– Да я поеду.

Под вечер к домику Анны Тимофеевны привезли на телеге холодное и сухое, слегка позеленевшее тело Алеши.

(обратно)

Мария-Антуанетта^*

Петроградский рассказ